- И горе тому, - заученно бормотал он, - кем будет разочарован Господь, и кем будут разочарованы его небесные дети; и погаснет луна, и пропадет солнце, и не будет за облаками не единой звезды, и умрет пшеница, и рожь, и сорная трава, и расползется по миру голод, и болезни, и лишь янтарь - корнями погибшего солнца - вспыхнет на пустошах и на холмах. Подумай - в день, когда это произойдет и когда у тебя спросят, как была проведена твоя жизнь, сумеешь ли ты произнести хоть слово? Ибо...
Невысокого мужчину трясло. Если бы Юко не был слепым, если бы его дар, пока что смутный, пока что не приспособленный к бою, не тонул в тысячах разномастных огней, он бы заметил, что переменчивые глаза жителя подземелий наконец-то обрели постоянный цвет. Все-таки - яркий синий.
- Estamaare, - прошептал незнакомец, - heless nalleset?..
- ...ибо настанет день Великого Суда, - Палаш экзорциста валялся на ступеньке двумя пролетами выше, а демон, кажется, приготовился пойти в наступление: застыл и вытаращил на своего противника восемь налитых кровью глазных яблок. - И выйдут твари земные из нор своих, чтобы увидеть гнев Господень!
Чешуя была странного бледно-зеленого цвета - и брызнула во все стороны, ломая перила и плиты, с тихим шелестом падая вниз, пронзая камень. Но Тристана задеть не сумела, как не сумела задеть и его спутников.
Его узкая ладонь аккуратно легла на горячий лоб демона.
- Что, - сказал экзорцист, - у тебя есть против моей веры?
У демона не было ничего. Но Юко был готов поклясться, что за миг до того, как исчезнуть, жуткая тварь, убийца людей, э-пи-центр болезни, которая так тревожила хозяек монастыря, давилась уже не рыком, не воем и не хрипом, а плачем.
Тристану повезло меньше. Он, в отличие от ребенка, стоял прямо перед своим противником - и прекрасно видел, как блестят на его обнаженной плоти светлые соленые слезы.
Демон рассыпался клочьями хрустящего пепла, и на ступени, где он провел последние секунды своей жизни, остался выжженный полукруг. Невысокий мужчина, помедлив, отпустил Юко - а Тристан пошатнулся и в лучших своих традициях потерял сознание.
Ему снился огромный сад. Запах дождя и гиацинтов, причем гиацинты - повсюду, они ломаются под ногами с таким же хрустом, с каким порой ломаются кости живых людей. Единственное место, где можно избежать розовых, белых и сиреневых цветов - деревянные качели на крепких железных цепях. Они едва качаются на ветру, и кто-то внимательно за ними следит, словно бы ожидая, пока Тристан сядет и оттолкнется подошвами низких туфель от сырого чернозема.
- Ну привет, - поздоровался невидимка, и Тристан молча ему кивнул. Качели тронулись безо всякого участия с его стороны; он ощутил себя ребенком и вообразил, что рядом стоит улыбчивый отец, и что отец нарочно позволяет качелям взлетать все выше и выше, испытывая терпение сына.
- Жидкое золото, Тристан. Ты убил демона в катакомбах монастыря, но монашки едва ли тебя заплатят. Каковы планы? Собираешься ли ты, - невидимка, подобно гиацинтам, кажется, был повсюду, - кормить меня вовсе? Ты ведь не забыл, что если я умру, с тобой случится то же самое?
- Спасибо, что заботишься обо мне, Ева, - язвительно ответил молодой экзорцист. - Я не забыл. Иначе я бы давно от тебя избавился.
- Как хорошо, - протянул невидимка, - что мы встретились не теперь. Как хорошо, - Тристану почудилось, что его собеседник сощурился, как довольный кот, хотя он, этот собеседник, по-прежнему прятался где-то под корнями гиацинтов, - что я поймал тебя в твой тринадцатый день рождения. Никогда бы не подумал, что жить в теле верного своему делу экзорциста будет настолько весело. Надеюсь, ты согласен беречь себя? Потому что если ты умрешь, я, - на этот раз молодому экзорцисту почудилась ехидная усмешка, - перееду жить в тело Юко. И я не уверен, что мы с ним договоримся так же мирно, как и с тобой.
- Я восхищаюсь, - процедил Тристан, - твоими аргументами.
- Ну конечно, - рассмеялся невидимка. - Я же помню твои слова. "Настанет день, когда посмотрит на каждого из нас первородный Отец, и он спросит: что хорошего - и что плохого - ты сделал, пока жил на земле? И горе тому, у кого не отыщется ответа". У меня обязательно отыщется. Я буду ему рассказывать, как душил и резал твоих родителей, а ты стоял у витража и пучил на меня свои никчемные белесые глазенки. Я буду ему рассказывать, как поджег твою младшую сестру, и как смешно она бежала, захлебываясь криками, по внутренней галерее, и как вслед за ней постепенно загорался твой дом. А еще, - интонация невидимки несколько потеплела, - я буду ему рассказывать, как ты решительно встал передо мной, как ты разлепил, наконец, свои чертовы побелевшие губы и ляпнул: "Немедленно убирайся, тварь"...
Он рассчитывал, что его собеседник выпустит железную цепь и спрыгнет на гиацинты, чтобы как следует по ним потоптаться, при этом ругаясь так странно и бестолково, что его ругательства будут меньше всего похожи на ругательства, - но Тристан сидел, перебирая пальцами звенья, и на его лице отражалось полнейшее равнодушие.
- О? - удивился демон. - Что это с тобой? А как же вскочить и проклясть всю мою родню до последнего колена? Кстати, у меня ее нет. Все, хе-хе, давно уже сдохли. И слава господину Кьёту , потому что я ненавидел и мать, и отца, и всех троюродных бабушек, вместе взятых. И тетку по материнской линии тоже... Тристан? Эй, Тристан? Ты что, оглох?