Для чего ей огромные ворота, такие, как высились перед домом начальника? Ни к чему ей лихие кони, не нужны ни кабальные слуги, ни молодки да вдовы, суетящиеся по дому и мелющие на жерновах кукурузу. Ей было бы тошно глядеть на всю эту челядь, что теснилась на длинном господском крыльце! Не собиралась она обзаводиться ни длинной до пят юбкой из двадцати четырех клиньев дорогой ткани, ни душегреей, расшитой цветами на груди, по вороту и обшлагам, — нарядом, в котором хаживала мать уездного начальника.
Ей хватало двух простых юбок; пока одну носишь, другую успеешь и постирать и высушить.
Но, думая о Ми, она понимала: дочь заживет по-другому, лучше, счастливее. С той поры, как пришла Революция, в жизни у женщин что ни день — перемены. И всякий раз, как уберут, бывало, лен и кукурузу, Зианг Шуа настаивала, чтобы дочь купила себе обновки: шелковое платье или туфли, ожерелье или расшитый кушак, а то и головной убор с длинными лентами. Ведь Ми, ее дочка, считала мать, — самая красивая среди девушек мео.
Нет теперь ни тэй, ни начальников. Жизнь у мео пошла совсем по-другому: вон даже старший сын ее, проблуждав на чужбине более десяти лет, воротился домой. Не сегодня-завтра сыновья женятся, и внуков у нее будет, что цыплят на дворе.
Но этими мыслями она ни с кем пока не делилась. Как знать, не взял ли Ниа и впрямь себе жену из Намнгу? А может, и Кхай просватал себе кого там, на равнине? Да и кто знает, в чей еще дом войдет Ми?.. Похоже, ей приглянулся товарищ Нгиа. Придет время — уедет и она с мужем вниз, на равнину. Ну а невестки да внуки, что поселятся в ее доме, как знать: хороши они будут иль плохи? В старину считалось так: если у матери у самой лихая судьба — ей и невестка попадется дурная. Зря только выкуп заплатишь за молодую. На то и присловье было: «Лучше уж выбросить в пропасть монеты — можно хоть звон услыхать…» А может, нынче и здесь все по-иному? Нет, хоть все и клонится вроде бы к лучшему, а волнений и забот не оберешься.
Сомнения и радости не отставали от Зианг Шуа ни на шаг.
Люди, направлявшиеся на стройку, остановились передохнуть у ручья. Каждый старался держаться поближе к родным или друзьям.
А народ все подходил и подходил. Где-то позади слышался нестройный звук кхена. Са из Наданга столпились вокруг бамбукового кувшина с водой. Чуть поодаль уселись женщины лы, и каменные бока валуна совсем не видны были из-под их широких красных юбок. Проголодавшаяся детвора развязала торбы с кукурузной мукой и уплетала ее за обе щеки.
Зианг Шуа поглядела на ближний склон горы и сказала Кхаю и Ми:
— Когда мы сходились поднимать новь, я была как раз в твоих годах, доченька…
И вспомнила старая Зианг Шуа девичьи свои годы.
Они собирались по весне всем миром, вырубали и выжигали лес, чтобы распахать новь. Потом мужчины ставили хижины с клетушками для хранения початков — по одной на каждой делянке. А закончив сев, уходили восвояси, оставив сторожей караулить, чтоб зверье не потравило посевы.
На исходе года собирались снова — убирать кукурузу: наломают початков да снесут их в клетушки. Многие селились во времянках надолго. Ведь дней, когда наконец-то поешь досыта, дожидались целый год. Над каждой времянкой клубился дым очага: повсюду варили, пекли, жарили с утра до ночи.
Парни и девушки из дальних деревень, сходившиеся сюда на уборку кукурузы, здесь впервые видели друг друга.
Вот так и Зианг Шуа познакомилась с будущим своим мужем.
Председатель Тоа тоже встретил тут свою суженую, они и свадьбу сыграли на новом поле. Всю ночь распевали тогда свирели:
Все знали: сюда, на спрятанные за горами поля, не доберутся под Новый год чины или стражники, что обычно рыскали по деревням, отнимая у играющих пао, приставали к пригожим девушкам и затевали драки. Тет на целине праздновали веселее, чем в деревнях.