– Не до смерти! – крикнул опять Радвил. – Алгис, придержи людей!
– Радвил, может, всё же их тут прикончить? – спросил тысячного один из ближников. – Звери уже через седмицу все кости по округе растащат. Какой с нас спрос, может, они в метель тут все замёрзли?
– Мажулис, оглядись вокруг, – проворчал тот в ответ. – Здесь целых три сотни, из них почти полная – это наши обозники. Уже через месяц на торгу в Вильно будут рассказывать, как мы порубили тут на дороге русских розмыслов, а через два про это же будут молоть языками в Полоцке и во Пскове. Ты хочешь взять их кровь на себя лично? – Он кивнул на опутываемый верёвками расчёт камнемёта. – Вот то-то же. Слушайте все! Эти русские не знают чести, они оскорбили меня, тысячного самого князя Миндовга, – громко, чтобы его слышал каждый обозник, крикнул Радвил. – А ещё они пролили кровь моего воина ратным железом, желая ему смерти, за что и поплатились. Я мог бы взять за всё это их жизни, наказав, но я милостив, и мне они не нужны. В наказание же возьму только оружие! Вяжите их, закидывайте в сани, передадим их в порубежной русской крепости посаднику.
Сани, сбегая под уклон, подскочили на яме, и голова у Стерли ударилась о боковую жердь. Он застонал и открыл глаза.
– Ну всё, живой, пришёл в себя, – прошепелявил окровавленными губами Филлимон. – А мы уж с Гузкой подумали было, что насмерть тебя зашибли. Который ведь час вот так вот словно бы неживой лежишь.
– Tylėk! [3] – прокричал сидевший около возничего худой обозник и ударил древком копья по голове Филлимона.
– Зараза! – прошипел тот, вжимаясь в сено. – Да молчу я, молчу! Вот ведь злыдень! – И ойкнул, получив ещё один удар.
Ехали долго, встали на ночёвку на лесной поляне, где уже горели костры. Как видно, передовые сотни, протоптав по занесённой дороге путь, успели разбить лагерь. Русским переменили путы и кинули на снег восемь пресных сухих лепёшек. У разведённого неподалёку костра встало трое охранников.
– Руки развяжите, ироды! Как есть, пить нам? – прошепелявил Филлимон. – Руки, руки! Ну! Понимаешь?!
– Есть! – И литвин подтолкнул ногой лепёшки. – Пить! – И он, ощерившись, ковырнул носком сапога снег. – Valgyk taip, ant kelių, be kiaulės rankų! [4]
– Вот ведь сволота какая, – пробормотал Четвертак. – За свиней нас держат, чтобы, как они, мы с земли ели. А своим сказал, что, если кто от пут освободится и попытается сбежать, прямо на месте того рубить.
– Ты же у нас полоцкий, Четвертак, разумеешь по-литвинскому, – проговорил Стерля, пытаясь ослабить путы на запястьях. – Что ещё расслышал? Куда они нас везут? Чего задумали?
– Вроде в крепость Себежскую хотят сдать, – ответил тот негромко. – А онагр с боевым припасом с собой в Вильно укатить. Дескать, князь очень ему рад будет, он несколько раз Василия Андреевича отдать ему просил, а тот всё ни в какую.
– Да-а, а вот теперь уже и не нужно более просить, – кряхтя и постанывая, произнёс Стерля. – Теперь и у литвинов такой вот годный дальнемёт есть, сами мы прямо им в руки его прикатили, братцы. Знал бы, что так будет, сжёг бы его лучше на той поляне. Гузка, ослабь мне узел, руки совсем онемели, не чувствую я их. – И он подкатился к молодому орудийщику. – Кондратий, ты у нас самый опытный тут, из старых дружинных воев, что посоветуешь делать? Может, дёру нам ночью дать?
Пожилой воин, прячась в тени от глаз охранников, освободил свои руки от пут и подполз ближе к Стерле.
– Подвинься, неумелый. – Он толкнул плечом Гузку. – А ну-ка дай, протяни их сюда, старшой. Вот та-ак, вот как развязывать нужно. Вишь, какой узел затянули крепкий? Ничего-о, сейчас развяжу. А совет мой такой будет: с литвинами нам закусываться ни к чему, не в том положении мы нонче, Лагутович, и сбегать нам тоже пока не нужно. Захотели бы – убили бы всех давно, ещё там на дороге. Значит, не нужно им это. Но и как вша перед ними тоже ползать, как я мыслю, не надобно. Мы дружинные вои, а не какие-то там смерды или холопы, и уважение к себе имеем. Пусть и они это тоже видят. Сказали, чтобы связаны мы были, ладно, но так, чтобы без дури и без издёвок.
Вскоре все русские сидели кружком со спутанными уже впереди запястьями, и у каждого в руках была своя лепёшка. Завидев обходившего лагерь сотника, охранники вскочили от костра и бросились к ним, раздавая тычки и бранясь.