— Жаль, что все это время вы занимались не своим делом, Элиас, — сказал пожилой биолог. — Иначе бы вы знали, что в вашей гипотезе есть как минимум два слабых места.
Аркадий Степанович жестом попросил Надежду сесть на место. Показал ей глазами: знаю. Четверка исследователей насторожилась и приготовилась к отпору, остальные присутствующие недовольно зашептались между собой. Шебунина не смутил звуковой фон в кают-компании. Он принялся безжалостно громить коллег.
— Во-первых, я не обнаружил у ладов ничего похожего на речевой аппарат. Им не только петь, им даже говорить было нечем.
— Воспроизвести звук можно чем угодно, — тут же парировал Рей Дарк.
— Щелканье пальцами и хлопанье в ладоши мелодичными не назовешь.
— Но музыкальные инструменты, такое обилие… — начал было растерявшийся врач.
— Абсурд, — отрезал Шебунин. — Ладам пришлось бы сначала изобрести пресловутые инструменты, а потом начинать вербальное общение. Сами понимаете, насколько это сомнительно.
— Могло быть и по-другому, — сказал Мельников. — Изначально лады общались, к примеру, с помощью пальцев, которых у них достаточно, затем стали изобретать музыкальные инструменты и попутно совершенствовать языковой словарь. А письменность появилась позже… — и тут антрополог осекся. — А ведь вы правы, Аркадий Степанович.
Эстетически прекрасная гипотеза в глазах антрополога безнадежно рассыпалась. Элиас метнул в Дмитрия сердитый взгляд, и молодой коллега почувствовал себя предателем.
— С помощью инструментов общаться неудобно, вы не находите? Хотя дело даже не в этом, — невозмутимо сказал Шебунин и посмотрел на Надежду Светланскую.
— Мы до сих пор не нашли ни одного музыкального инструмента, — сообщила руководитель группы антропологов. — Даже тривиального барабана, и того нет. А вы говорите о несметном множестве.
И тогда Шебунин положил на гипотезу последний могильный камень:
— И, во-вторых! Лады никогда не смогли бы изобрести музыкальный инструмент. У них отсутствуют органы слуха.
Воцарилось молчание. Лингвисты перебирали листы с ладийской вязью, молчали в замешательстве.
— Возможно, они воспринимали звуки кожей, — выдвинул Валерий последний аргумент, остро переживая неудачу.
— Такая кожа, как у ладов, неспособна "слышать". Лады глухи от рождения, — поставил точку биолог.
— Ну, здравствуй, старец. Ты мудрый человек, вот и посоветуй, как нам быть дальше.
Ладийский мудрец ничего не ответил Дмитрию с высоты портрета. Антрополог тоже молчал, смотрел на звездное небо, стократно повторенное в фасетках старца. Запах пыли по-прежнему смешивался с травянистым духом. Дмитрий вдыхал ладийский коктейль, а мысли его между тем были далеки от романтики. Он не видел в округе ни травинки, которая пахла бы так, как пахло здесь. Откуда запах? Исследователь приблизился к портрету и принюхался. Запах шел от картины — и запах травы, и запах пыли, и эта смесь странным образом живо дополняла портрет. Потрясенный, антрополог быстро прошел в большой круглый зал с нарисованными слушателями, которые ничего не могли услышать. Здесь запах был очень силен, но уже другой, не тот, который шел от портрета. Пахла сама панорама.
Дмитрий бродил по зданиям пустого города и, как собака, обнюхивал рисунки и картины. Пахли только картины, каждая по-своему, и каждый раз запах мистическим образом дополнял созданные художниками творения. Как правило, исследователей особенно поражали картины, отражавшие последние дни цивилизации ладов. Наполненные мертвенным синим светом, они испускали такой мощный импульс страха и отчаяния, что земляне не выдерживали, отступали. Теперь Мельников был уверен, что источником импульса является именно запах, идущий от картин. Антрополог подолгу простаивал возле каждой выбранной наугад картины, каждый раз остро переживая какое-либо чувство: влюбленность, жалость, презрение, жажду действовать, желание убить, а чаще целую гамму чувств, которые Дмитрий не всегда мог определить.
Дмитрий набрел на археологов, которые бросили работу и сгрудились в кучу. Он подошел ближе и увидел в руках у Надежды полупрозрачный сосуд, формой напоминающий человеческое сердце, наполненный чистыми цветами желтого, оранжевого и теплого зеленого оттенков. Надежда передала находку в руки антрополога.
— Похоже на ароматизатор, — сказала она. — Меняет запахи. А мы сначала не обратили на него особого внимания.
Запахи, всюду запахи! Сосуд не раскрывался, зато имел множество мелких отверстий. Пока Дмитрий вертел в руках сосуд, аромат поменялся.
Город окружали довольно высокие стены, укрепленные разнокалиберными пушками. Жители защищались от свирепых хищников, вымерших вместе с ними. И не только от хищников. Вегетарианство ладов не исключало междоусобиц. Территориальные претензии всегда являлись хорошим катализатором крупных и мелких стычек разных племен. Лада вовсе не являлась раем, как, впрочем, и любая другая планета в космическом пространстве… Найденные латы и оружие, кости со следами от пуль и посеченные лезвиями, картины-баталии подтверждали это.
Дмитрий прошел мимо проржавевших пушек на корабль и направился прямиком в лабораторию. Элиас Гарсиа и Шебунин возились с хорошо сохранившимися останками лада. Антрополог не обратил на коллег внимания и прошел прямо к полотну с мадонной. Лабораторию по-прежнему заполнял успокаивающий, чуть смолянистый дух. Мельников склонился над картиной и понюхал ее. Разумеется, запах шел от картины.
— Ощущаешь, каким покоем веет от этой женщины? — не оборачиваясь, спросил Шебунин.
— Я бы сказал, пахнет.
— Именно так, — подтвердил биолог и повернулся к Мельникову лицом. — Наша Мадонна — особенная. Узнаешь запах?
— Что-то знакомое определенно есть… Не могу вспомнить.
— Эх, ты, атеист! Ладан. Немного напоминает запах ладана, — сказал Аркадий Степанович, радуясь проснувшемуся интересу Мельникова.
— Хотите сказать, что она местная богоматерь?
— Кто знает… Отсутствие нимба с лихвой компенсирует запах святости. Меня интересует вот что. Подойди-ка сюда.
Дмитрий приблизился к столу. Давным-давно упокоившийся лад, вернее, его превосходная мумия мирно лежала, вытянув суставчатые конечности.
— Если бы ты не шатался по городу, а почитал переводы текстов, от тебя было бы больше пользы, — беззлобно ворчал биолог.
— Видишь мембраны на конце носа? — спросил Дмитрия Элиас Гарсиа. — Они закрываются перепонками по мере надобности. У ладов было отличное обоняние, и они берегли его. Носы у ладов длинные, очень длинные.
— Меня заинтересовал волосяной покров у них на груди, — продолжил Шебунин. — Это не шерсть, не волосы и не перья. А эти бугорки — видишь, как хорошо они сохранились? Эти бугорки с так называемыми волосками явно предназначены для выделения феромонов. Кстати, в ладийских текстах об этом сказано, коллега, — недовольно добавил Аркадий Степанович.
— Значит, лады общались с помощью феромонов? — удивился антрополог. — Но причем здесь тогда письменность?!
И снова работа сутками напролет, только теперь к четверке исследователей ладийской письменности подключился антрополог. Очередная гипотеза подтвердилась, и врач-музыкант все-таки сплясал на радостях зажигательную джигу.
— Гаммы, аккорд, увертюры! Целые поэмы-симфонии! — торжествовал Элиас Гарсиа. — Всё — в ароматах, только в ароматах! Вдумайтесь, наша маленькая, милая Надежда: лады записывали не музыку, а запахи! Сколько оттенков, которые человек не в состоянии различить; человек не способен оценить подлинную глубину ладийской музыки, какая жалость!
Пребывание первой экспедиции на Z-170 растянется еще на полгода… Дмитрий думал о Земле, где его ждала Аня, Анюта, Анечка, светлая, домашняя, близкое ему существо, созвучие ароматов мяты и ландыша.
2002 г.