Так грузинка Тамара радовала его перченым лобио.
Молдаванка Лариса тефтелями в виноградных листах.
Но больше всего Саше угодила белоруска Мария. Он восклицал:
— Друзья мои! — глаза его сияли, как сахарные оливки. — Вы когда-нибудь пробовали телячьи понюшки? Нет?! Печется ячменный коржик. Сверху тушеное в томате мясцо. Потом кукурузный блин. А на макушке — филе из гусиных гузков.
— А как сама? Мария? — глотали слюну коллеги.
— В смысле?
— В смысле постели?
Саша минуту-другую оторопело глядел на приятелей:
— Пять минут удовольствия, а столько возни. То ли дело — понюшка!
И вот дождался! Не спит сатана…Над брюхом нависла грозовая напасть.
Дело в том, что до обильного обеда к Александру лучше было не подходить. Голодное брюхо агрессивно требовало козла отпущения.
Однажды подвернулась Лида. Новенькая, администратор.
Она с ошибкой оформила одну из эфирных кассет. Саша, побагровев, заорал:
— Матку вырву!
Лидочка ни слова не произнесла, и накатала жалобу начальству, мол, господин Есаулов изверг и сатрап.
Руководство вызвало Сашу.
— Александр Никанорович, — заиграл желваками босс, худой, жилистый, в профиль смахивающий на ястреба, — еще одна жалоба, и вы уволены.
— А как же обожаемое брюхо?! — чуть не взвыл белугой Саша.
…Он решил Лидусю растереть по стенке.
Тюремный жаргон он сменил на елей и мёд.
Загонял Лиду в яму с кольями по всем правилам изощренной охоты.
Поручал ей невыполнимое, подталкивал к явным ошибкам, всё время был ею недоволен.
Рано или поздно сорвется девка. Соберет манатки и чао.
И она сорвалась. Повторно настрочила жалобу.
Сашу уволили.
Пару месяцев он, не выходя из дома, ел столько, сколько вмещает брюхо. От испуга уничтожил все стратегические запасы. И заработал чудовищный понос. Медвежья болезнь взяла за горло.
Угроза сесть на хлебушек с водицей сводила с ума.
Саша кинулся заниматься частным извозом. Деньги смешные… А однажды пьяные весельчаки в полночь чуть не выкинули его из машины.
Вот жизнь! Не судьба, а смертная пытка. Каждое утро просыпаться, как на плаху.
— Давай, Сашенька, вертись, — в салоне автомобиля молило брюхо. — Или ты меня разлюбил?
— Да я из кожи лезу!
— Не любишь ты меня… — горестно вздыхало брюхо.
— Прожорливая гадина! — вдруг огрызнулся Саша. — Будь ты проклято!
Брюхо вместо ответа забулькало желудочным соком.
Наконец, повезло. Вспомнили! Позвали! Предложили работенку еще покруче прежней.
Выдали царский аванс. Пообещали в конце месяца премию.
От восторга Саша закатился в “Пекин”. Заказал блюд, как на званый обед.
— Гости когда подойдут? — склонил седую голову метрдотель.
— Я и есть гость.
— Вы всё это один съедите? — изумленно поднял брови служивый, указывая на белугу в томате, поросенка фаршированного фруктами, гору гусиного паштета.
— Сомневаетесь? — облизнулся Александр.
— Феномен! — уважительно оскалился метрдотель.
Саша тут же вгрызся в поросятину. Намазал на ломоть хлеба с вершок черной икры. Жадно глотнул клюквенного морса.
И помертвел.
Ничего! Никакой внутренней радости!
Брюхо угрюмо молчало. Видно, всерьез разобиделось на хозяина.
А через минуту уже ничего не лезло в глотку. Ни крошки.
Александр покинул “Пекин” под смешливый шепоток официантов. Метрдотель на прощание даже не кивнул головой.
Сашины яства остались почти нетронутыми.
Утром вспомнил вчерашний конфуз, и желание ехать в Останкино, как отшибло.
Ради чего? Пустое…
Но на работу пошел. Как без денег?
Вечером же сел за интернет, вызванивать девок.
Приехала якутка. Накормила строганиной. Брюхо скрутило, как от помоев.
Выгнал якутку. Сдавил могучими ладонями виски.
Может, в Лидусе дело? Обидел ее, вот его и карает Господь?
Срочно поехал к ней со слезными извинениями.
Лида-то простила, а брюхо, похоже, нет.
Любую пишу отторгает напрочь.
Кинулся Саша по церквям, зажигал пудовые свечи, ползал на коленях перед намоленными иконами, исповедовался со стоном и предыханием.
Нет отдачи!
Тогда закатился к сатанистам. Откушал рагу из черного кота. Хлебнул самогон на яде гюрзы. В дикой ярости на клочки разорвал Библию.
Опять ничего…
Сел на водопроводную воду и сухарики из “Бородинского”. Это кушанье брюхо еще терпело.
Саша угасал на глазах. Руки его тряслись. Поясницу стянуло огненным обручем. Язык заплетался.
В Останкино ему теперь поручали самую плёвую работенку. С другой, очевидно, он бы не справился.
Вытащил его из небытия случай.
Саша отравился желудочными таблетками и закатился в реанимацию.
Откачивали его несколько суток.
А когда откачали, Саша рабски молил брюхо простить его.
— Милое! Чудесное! Солнышко! Жизнь без тебя хуже смерти!
— Еще попроси…
— Единственное! Моя услада, радость, надежда!
— Ладно. Прощаю.
Из больницы сразу в супермаркет.
Накупил океан снеди. Сколько руки держат.
Дома закатил пир горой.
И чрево ликовало, наяривало!
Вечером заехал к Лиде. Второй раз повинно кинулся в ноги. Зачем? На радостях. От пищи, как пьяный был.
— Неужели ты целый год не замечал, как я по тебе сохла? — огорошила его Лидуся.
Ночная эротическая вакханалия была великолепна.
А утром, протирая глаза, сладко позевывая, Саша подумал: “Какими кулинарными прелестями порадует его Лида?”
Он чуял, звёздный час для него, то есть для брюха, рядом!..
Капсула 20. ЗОЛОТАЯ ОРДА
Опохмелиться захотелось, как всегда, именно ночью.
Сергей Красильщиков, дизайнер web-сайтов, надел пестрые туфли с загнутыми носками и выскочил в холодную, мокрую московскую жуть.
Двинул в ближайшему шалману.
А там, несмотря на час волка, очередь.
Бабка с перевязанной бинтами башкой. Девушка из “мерседеса” с сопливой, миниатюрной собачкой. Какой-то якут с ветхой авоськой.
Пока стоял, решил проверить кошелек. А там — пусто. Только какие-то медные кругляки. Поднес к глазу, на них отчеканены всадники на вздыбленных скакунах.
Стервецы кассиры подсунули где-то. Серж часто бывал под шафе.
— Чего? — мордастая продавщица запахнула полу грязного халата.
— Да тут у меня, — замялся Серега, перебирая на ладони странные деньги.
— Пустой, так проваливай, — продавщица облизнула губу.
Из-за Сережиного плеча вырос узкоглазый человек с авоськой:
— Продай, а?
Ночью встретить в шалмане нумизмата. Большая удача!
— Сколько? — сощурился Серега.
— Сотня!
— Косарь! — посуровел Сергей. Он любил и умел торговаться.
Узкоглазый щелкнул языком и выхвалил из кармана замызганного пуховика хрустящую денежку.
Продавец пошла морковным румянцем.
— Мальчики, заворковала она, — у меня есть чудненький армянский коньячок.
— Не суррогат? — насторожился Серега. — Впрочем, давай… И консервы с крабами. Сёмгу!
— Сколько у тебя таких? — на улице, возле опрокинутой урны, спросил узкоглазый.
— Штук семь.
— По косарю за каждую.
Сережа закурил, сладостно пыхнул дымком:
— Не-а, оставлю себе. На память.
Ночной знакомый бросился на Сережу, до острой боли вывернул в локте руку. Пакет с армянских коньяком хрястнул о ледяной надолб.
— Отдай монеты! — лаял супостат.
Сережа вспомнил службу в спецназе.
Через пару секунд якут лежал лицом в землю, нюхал замерзающий коньячок.
— Пусти… — просил со слезой.
— Вставай, дура! И не шали!
— Пойдем со мной, — “дура” рукавом оттер лицо, подтянул сопли.
— Это куда?
— К дяде Магаю. Он даст настоящую цену.