— Приветствую вас, мои юные зрители! Какое прелестное общество, какой приветливый городок я имею честь наблюдать! Эти необъятные просторы уже полюбились моему сердцу! Я рад быть вашим гостем! И я принёс вам всем подарок из моей далёкой родины! — дети принялись взволнованно аплодировать, особо смелые и дерзкие свистеть. — Но не спешите дарить мне овации. Мой подарок редок и бесценен, его смогут получить не все, юные господа и дамы. На моей далёкой родине и в грош не ставят неженок и трусов, и кланяются лишь истинным смельчакам. Не печальтесь, не грустите, а вместо этого если есть среди вас жалкие трусы, я попрошу их вернуться под тёплую опеку нянюшек! Трусов прочь! А самого отчаянного смельчака будет ждать вознаграждение. Самого храброго из вас я приглашу в свой волшебный фургончик. Там хранится много диковинных вещиц, которые ваш покорный слуга собирал со всего света. Из костлявых рук мумий вырывал, из домиков болотных ведьм похищал! Храбрейшего из храбрых будет ждать незабываемое веселье, что, могу поклясться, запомнится на все оставшиеся годы! Я вас предупредил! Пусть начнётся наше необыкновенное представление, господа и дамы!
Юным зрителям понравился этот длинный тип. Каждому из них было в радость взглянуть на иностранца. Его слова не пугали и не настораживали, а лишь вызывали улыбку. Чем это безумец удумал их пугать? Парочкой зелёных жаб? Или горсткой чернильных пауков? Свитком фараона? Разве можно верить чужестранным циркачам? Их талан вознаградится серебряной монеткой или бездарность заслужит брошенный камень. Однако доверия честных людей своими сказками им никогда не заполучить.
Зрители искренни ахнули, когда в руках у долговязого заклубился туман, а после на его месте возникла прекрасная, вполне живая птица с изумрудным оперением, изогнутым клювом и алым хохолком.
— Кто из нас не любит райских птичек? — задумчиво проворковал маэстро, вертя в руках, разглядывая красавицу. — Таких полно на каждой ветви в моих родных землях… Они у нас всё равно, что у вас сороки и вороны! Кто поспорит? Воистину, чудесные создания. И так забавно просят о помощи на своём родном языке. Птичья речь… Она очень забавна! Вы должны её услышать, мои юные храбрецы! — после сказанных слов он громко расхохотался, и вывернув птице крылья, сломал их.
Громкий, пронзительный крик сотряс тугой воздух. Оставил зловещее эхо, что, моля о помощи, стучалось в обитаемые домики. Несколько детей, испугавшись подобного зрелища, точно первые снежинки на ладони растаяли в толпе, другие остались, судорожно сжимаясь, тревожно сминая в пальцах платочки и шапочки, и только один звонко хохотал, заглушая смехом птичьи вопли.
А фокуснику скудного восторга показалось ничтожно мало. Длинными, худыми пальцами он грубо выдирал переливающиеся на свету фонариков перья. И чем сильнее извивалась и кричала райская птица, тем громче смеялся один из детей, тем стремительней пустели зрительские ряды.
— Значительно вас поубавилось! — весело воскликнул маэстро, откидывая жертву.
Едва умирающие тельце коснулось мерзлой земли — прожорливый туман тут же поглотил его. Птица была всего лишь иллюзией. Злой, жестокой, но очень искусной. Не каждый волшебник, а уж тем более бродячий фокусник, был способен нашептывать столь ювелирные миражи.
Представление продолжалось в том же духе: ржавыми портновскими ножницами фокусник отрезал лапки полевым мышкам; завязывал желтых ужей узлами; костлявыми пальцами отрывал головы цыплятам и белоснежным голубкам, а после жонглировал ими, как десятком апельсин… Но всё то были лишь иллюзии из дыма и грозовых облаков, как изумрудная птица. Вопли их — свист ветра. Предсмертные трепыхания — пляски смога. Стоило безжизненным животным и птицам коснуться холодной почвы их плоть таяла, ветхим клочком тумана поднималась вверх, цепляясь за колючие ветви великанов-кленов.
С каждым новым номером чужестранца детей становилось всё меньше и меньше: со слезами на глазах, с трепещущим от страха сердцем, они мчались искать утешения у отцов и матерей, у старших сестриц и братьев. К завершению представления остался всего один из юных зрителей. Мальчик, чья внешность была подобна ангельской: золотые кудряшки пышной копной спадали на плечи, небесно-голубые глаза могли отразить всё унылое веселье незадавшегося празднества, фарфоровое личико приводило в восторг, вызывало умилительную улыбку. Но будучи всеобщим любимцем, будучи сыном уважаемой семьи, характер мальчишки был скверен, надменен и насмешлив. Душа его походила помойную яму, где издавна копошатся черви-людоеды, но на чей древесной, подгнившей крышке прелестно цветут лютики.