Андрей Агафонов
Запах крови
1. Лимоны
Солнечный летний вечер, к перекрестку подкатывают две машины. В одной сидит миловидная моложавая блондинка, в другой — брутальный брюнет, слегка похожий на Джереми Айронса. Оба напевают. Причем, судя по движению губ, одно и то же.
Опустив стекло, брюнет что-то говорит блондинке. Та переспрашивает:
— Что?
— Я говорю, мы с вами на одной волне!
И медленно-медленно басом через замершее, замерзшее, не до конца опущенное стекло в бледнеющее лицо блондинки:
— Паркуйся вон там, выпьем чего-нибудь.
В темной спальне с зашторенными окнами на смятых простынях голое с пушком плечо блондинки, сидя на кровати к ней спиной, брюнет натягивает трусы, потом брюки, при этом продолжает говорить:
— Если уж говорить про зависимость, у меня была одна девушка, я никогда не знал, будет у нас с ней сегодня что-нибудь или нет. Она этого не любила. Была холодна как лед. Зато у нее была большая горячая грудь. Однажды, когда она впала в депрессию, я к ней месяц приходил, и она меня не подпускала ближе чем на расстояние вытянутой руки. А я отпаивал ее чаем и вином и говорил разные покорные слова. И что же? Благодаря вот этому драйву, будет, не будет, я с ней не мог никак расстаться, пока она сама меня не бросила. Потом появилась другая, она так смеялась, когда я ей рассказывал про свои мучения. Надо же, говорила, быть такой дурой. Если любишь, нельзя мучить любимого человека. Ну и что ты думаешь, очень скоро у нас с этой второй стали происходить странные вещи. Я как-то стал постепенно исчезать из ее жизни. Знаешь, как в кино бывает, в ужастиках — смотришь на свою руку, а она прозрачная. Или смотришь в зеркало, а тебя там нет. Мы жили в одном городе и не виделись месяцами. И все это время я ее терзал, и она очевидно терзалась. И говорила, что любит и жить без меня не может. А я продолжал таять. Чуть она меня не прикончила, сука… Ты меня слушаешь вообще?
Брюнет оборачивается к блондинке. Та равнодушно лежит щекой в луже крови. За окном в хрустальной синеве загораются белые и желтые лимоны.
2. Комендантский час
Все тот же перекресток, но уже заметно опустевший. В серых сумерках стремительно, не зажигая фар, проносятся серые автомобили. Над зданием Дома печати, качнув на пробу воздух вправо-влево, страстно и грозно взревывает сирена. Вслед за первой, близко и далеко, начинают завывать другие, и воздух становится резиновым. Опускаются металлические жалюзи на витринах. На городские перекрестки выезжают и фыркают, остановившись, БТРы с пулеметами на башнях. В желтых внутренностях бронетранспортера, откуда сквозь тусклое смотровое стекло вся улица кажется помойкой, разговаривают два черных бойца:
— А в собак-то зачем стрелять?
— Затем, что приказ.
— Люди хуже собак.
— В людей стрелять приказа нет. Только в массовые скопления и в случае угрозы.
— Собачья работа у нас.
— Задолбал. Сиди, смотри кино.
За металлическими ставнями полоски света, ныряя в них, мы попадаем в просторное помещение со множеством комнат, где много смеха, шума, платьев, и сквозь беспечную болтовню едва пробивается заведенное каким-то хипстером Blue Sunday Билли Холидей.
Двое молодых людей с шарфами под горлом на майках под пиджаками обсуждают у стойки бара проблемы вампиризма:
— Так-то, если вампиры — геи, они должны пользоваться айфонами!
— Почему это вампиры — геи?
— Стильно выглядят, стильно одеваются, ходят в черном, спят днем. Конечно, геи!
— Занимаются искусством…
— Любят кожу, латекс…
— И вообще сосут.
Дружный гогот. Мимо проходит давешний брюнет, останавливается, весело смотрит одному из спорщиков в глаза, и тот перестает смеяться. Следом и второй.
— Да, — задумчиво говорит брюнет, — но зомби им милей, чем кровопийца… Время не подскажете? У меня айфон сдох.
— Может, вы меня все-таки выпустите? Але! Молодой челове-ек! — женщина с сокрушительной улыбкой подходит к стеклянной будке охранника. Тот устало, уже в который, видимо, раз, повторяет:
— Женщина. Я же вам говорил, комендантский час, поторапливайтесь. Вы меня слушали? Не слушали. Теперь я вас не слушаю.
— Вы думаете, мне охота с вами до утра тут торчать?
— Я не знаю, что вам охота, и мне неинтересно.
— А если я вам тут разнесу сейчас все?
— Разносите. Приедет полиция. Я скажу, что вы пытались выйти на улицу после комендантского часа. Дальше знаете, что будет.
— Ну пожалуйста, выпустите меня. У меня машина вон там стоит. Ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста. Я сразу же — вот так — быстренько! — уеду! И никто не увидит! А?! Ну меня дома жду-у-ут!!!
Охранник начинает колебаться.
Деликатно утирая рот платочком, брюнет выходит из мужского туалета и с ходу цепляется к компании девочек слегка за тридцать, вклинивается в стайку, улыбается одной, прижимается к другой, исчезает в отдалении, весь такой обласканный вниманием дам.
В туалет заглядывает нерусскоговорящая уборщица. Видит два трупа с вязаными шарфами на шеях на майках под пиджаками. Усатые губы уборщицы недовольно шевелятся. Она беззвучно закрывает дверь и, переваливаясь, отправляется в подсобку переодеваться.
— Смотри, какая идет, — говорит один другому в бронетранспортере. — Ловим?
По улице летящей походкой несется из магазина домой уже знакомая нам покупательница.
— Тетка же! — отвечает второй и, присмотревшись, добавляет: — так-то прикольная…
— Пошли.
— Мальчики, вам чего? — улыбается она, когда двое вибрирующих солдат выскакивают на нее из темноты. Один наводит на нее автомат. Второй улыбается:
— Ты моя девочка!
Внезапно его лицо, выступающее из мрака как желтое масляное пятно, странно морщится, как будто выпускают воздух из воздушного шарика, он задирает руки к горлу и опрокидывается назад в темноту. Первый успевает нажать на спусковой крючок и протатакать в ночное небо из автомата, прежде чем его лицо превращается в кубик Рубика из мяса и косточек.
— Не люблю, когда они смеются, — жалуется брюнет, протягивая руку опешившей женщине из магазина. — Я провожу?
— Д-да, — говорит она, с усилием кивая головой, — да, конечно!
Когда женщина с брюнетом уходят, из темноты, мелко дрожа, выступают две уличных собаки. Они несмело нюхают кровь солдат. Вид у них очень больной.
3. Тихие дни клише
Жаркий день. Под печальное рэгги группы 1 °CС по узкой улочке пригорода медленно едет рейсовый автобус ПАЗ. Вильнув задом, сносит щит социальной рекламы о вреде наркотиков и въезжает в забор. Вокруг неспешно собираются жители. За рулем сидит труп. Над ним вьются мухи.
Из задней двери автобуса, матерясь и причитая, выползают пассажиры.
Один из них ушибся сильнее других, это мужчина лет сорока, в мятой рубахе, расписанной под стилизованную марихуану, и светлых летних брюках. Пару раз он падает, поднимается, кое-как отряхивает себя и продолжает идти.
— Мужчина! Подождите, я скорую вызову! — пытается остановить его тетка предпенсионного возраста. Он мотает головой и упрямо идет дальше, в одному ему известном направлении.
Из-за заборов заливаются лаем, душат себя цепями псы.
Брюнет и женщина в постели. Женщина курит, периодически разгоняя дым рукой. Между грудей ее течет тоненькая струйка пота. Голова на сгибе его руки.
— Скажи, почему я? Есть моложе… Сиськи больше… Ты же мог просто мимо пройти.
Некоторое время он молчит. Она поворачивается к нему лицом, смотрит в глаза доверчиво и прямо. Он улыбается:
— Потому что только таких, как ты, и стоит защищать, — морщится от собственного пафоса, но добавляет: — Только ради таких, как ты, и стоит жить.