Петр невозмутимо распаковывал пачки, как будто всю жизнь этим только и занимался и происходящее не касалось его никоим образом. Алеша стоял рядом и сосредоточенно помогал. Когда приготовления были окончены, Петр заговорил:
— Возможно, нам грозит затопление…
Толпа взвыла, но быстро затихла.
— Я говорю — возможно! — повысил голос Петр. — Нужно быть готовым к тому, что придется оставить свои жилища. Поэтому каждый из вас — повторяю, каждый! — получит по сто тысяч американских долларов. Такой пайки хватит на новое обустройство, если понадобится. Ну, а если повезет… Тогда пропьем их все вместе! — оптимистически закруглился Петр.
Кто-то попытался аплодировать, но почти все стояли с бессмысленно вытаращенными глазами, хлопая воспаленными от пыли и бессонницы веками. Уже не толпясь, без нарочитого куража, люди смущенно подходили к Петру, черкали закорючки в бумагах и осторожно отступали в сторону, неловко прижимая непривычную ношу к груди и унося в охапках по десять плотных пачек стодолларовых банкнот, запечатанных в банковские бандероли.
Облокотившись о край стола, кряхтя и распихивая по карманам свою долю, инвалид, которого в давке помяли, возмущенно говорил Ленчику:
— Чего теперь с ентим добром делать? Они ж не на пробковой корке нарисованы…
— Не понял? — насторожился военный комендант. — Какая тебе еще корка в американских долларах?
— Вот я и говорю: если б на корке — так канатом перевязать и плыть на них, как на буйках, до самой Америки можно. А енти, если намокнут, они ж, падлы, камнем на дно утянут!
Ленчик покрутил пальцем у виска, — дескать, с кем говорить…
А Анна и представить не могла, что земной рай с лебединым озером, сосновым бором, покрытый пахучими цветами и душистыми заливными лугами, весь этот неповторимый, полный любви мир уместится в одном холщовом мешке, набитом зловонной заморской «капустой»! Тем не менее это было именно так…
И все же Анна отдавала себе отчет в том, что беспощадные законы цивилизованного рационального мира диктуют не сантименты. По большому счету, Петр все сделал правильно.
Только сейчас, когда с каждой минутой, сантиметр за сантиметром, прибывала вода, она поняла, что не сделала чего-то главного, не успела и, может быть, не успеет уже никогда…
Третья ночь навалилась на истерзанный взрывами островок посреди безбрежного океана. Беззакатная, беспросветная ночь… Анна покинула свое жилище и пошла в сторону леса. Чудом каким-то сосновый бор оставался почти прежним, почти ничто не изменилось вокруг, словно не случилось страшной беды. Будто небесные силы укрыли его от возмездия. Под ноги стелилась песчаная тропка, и казалось, что от нее воспаряет слабый, таинственный свет… Накрапывал теплый, парной дождь, распускались нежные лепестки зачарованного лунника… Вот и склоненная над яром сосна, она здесь часами сиживала совсем недавно… Но Боже мой! Что это? У древесных корней плескалась вода. Черная, мертвая вода, в которой отражалось такое же черное мертвое небо. Анюте хотелось кричать, но голоса не было, ужас парализовал ее пересохшее горло. Хотелось бежать — ноги не слушались… Она стояла на холодном песке, а вода потихоньку захлестывала ступни…
В который раз чьи-то сильные руки обняли Анну за плечи и потянули назад. Она обернулась и очутилась в объятиях юного принца! Он впился в губы любимой жадным и долгим — долгим поцелуем, таким долгим и сладким, что в нем растворилось ее отчаяние, исчез страх и захотелось любить… И чтобы он любил ее, как тогда, на берегу озера… Не разжимая объятий, влюбленные опустились на сырую траву, и цветущие стебли лунника сплелись над ними… Он так искренне, так нежно одаривал свою избранницу любовью, что сам Господь простил их. Очищенная страданием, теперь Анна принадлежала только ему, отдаваясь всем телом и всей душой, потому что пока люди дышат, тело и душа неразделимы…
Он целовал ее заплаканные глаза и распухшие губы, ее плечи и налитую любовью грудь, он покрывал поцелуями любимую женщину, соединяясь с ней каждой клеткой, сливаясь в одно целое; и два раскаленных сердца, соединившись в одно, выплясывали дикий танец любви.
Они сжимали в объятиях друг друга, а вокруг них смыкались черные воды, но островок бессмертной любви, заросший духмяными лунниками на длинных высоких стеблях, оставался хранимым благословенными небесами.