- Дайте нам еще время! - просили подруги оперативную группу.
- Мы и так много времени потратили на эти поиски. Если на даче не было ничего примечательного, как вы собираетесь ее отыскивать? - ответили они и уже разворачивались с переулка обратно к основной дороге.
Несмотря на то, что поиски не увенчались успехом, Ева была уверена, что остальных данных будет достаточно, чтобы разыскать насильников. Она готовилась к встрече с ними. Она хотела посмотреть им в глаза, хотела узнать, раскаиваются ли они. Ей даже снились сны, в которых насильники, еле волоча ноги, несут на спинах огромные кресты.
"Они уже и так наказаны!", - объясняла она свой сон.
Потом родители Евы получили письмо, в котором было указано, что "не представляется возможным найти преступников по имеющимся уликам и проведенным следственным мероприятиям, и что, учитывая все имеющиеся данные и показания, следует заняться не поиском виновных, а нравственным воспитанием дочери".
Вспоминая свои сны про кресты и про голос, который сказал ей, что она "Богиня", и чтобы "не лишала себя этого", ей вдруг стало все ясно.
"Это было предупреждением, а я не прислушалась!" - поняла Ева.
Часть 4.
Ева была в своей комнате, когда услышала, как ссорятся родители. Она всегда опасалась их ссор. Когда они громко кричали, ей казалось, что ссора приведет к более плачевным событиям. И если был слышен звон бьющейся посуды, или удар от резкого падения чего-то тяжелого, ее сознание рисовало картинку разбитой головы или замертво упавшего тела. Еще больше она боялась быть свидетелем всего этого ужаса. А они, как нарочно, часто делали ее свидетелем. Мама, боялась рассерженного выпившего мужа, и если чувствовала, что ссора может дойти до рукоприкладства, всегда звала дочь, зная, что при ней он не посмеет ее тронуть.
В такие дни, если обстановка в квартире накалялась, Ева убегала из дома к бабушке с дедушкой. И, остерегаясь наказания за свой побег, она просила бабушку не ругать в этот день родителей, а ее пребывание в их доме объяснять, как обычное посещение. Вернее, Ева боялась не наказания, а укоров матери, взывающей к ее совести, что бросила ее одну с разъяренным отцом. Не то, чтобы это было часто. Однако ей было достаточно и одного раза, чтобы неприятный осадок и страх остались надолго.
Ева не понимала ссорящихся родителей. Не понимала папу, почему он либо молчит, либо кричит. Почему не может быть настолько мужественным и строгим, чтобы его веления хватило навсегда, и мама больше не осмеливалась бы его ослушаться. Она не понимала маму, почему та, в свою очередь, сама создает такие ситуации, например, как невозвращение ночью домой, которые вызывают у папы соответствующую реакцию. Почему не пытается как-то его расположить и помириться, а, как будто наоборот, делает все возможное, чтобы его еще больше разозлить, говоря с ним грубо и высокомерным, издевательским тоном.
Ева гордилась папой за его мастеровитость. Ей казалось, что нет ничего, что сделать или починить ему не под силу.
Ей нравилась присущая ему доброта, которая в иной момент делала его излишне мягким. Мама Евы была твердой, властной и уверенной. Она стала зарабатывать больше, чем ее муж. И возможно эта причина, а возможно и то, что она чувствовала его слабину и свое превосходство, однако в какой-то момент, она стала открыто указывать на его более низкое по отношению к ней положение в семье.
Ева не понимала, почему они не расстаются, если не могут жить мирно вместе. И в то же время, Ева боялась, что однажды они все-таки расстанутся, и перед ней встанет выбор с кем жить. Она любила их одинаково сильно, своей детской восторженной любовью. Только чем старше становилась она, тем ее восторг уменьшался, перемешиваясь с негодованием, жалостью и даже иногда презрением.
В этот раз они обсуждали и ее. Мама рассказывала папе о случившемся и требовала немедленного действия от него.
- Ты виноват во всем! - выкрикивала она, - Если бы ты был с ней строже, возможно, этого бы не произошло. Как теперь людям в глаза смотреть?
Ева не слышала, что он отвечал.
Из дневника:
"Здравствуй, дневник! Мне уже 15 лет.
В моей жизни произошло очень трагичное событие. Я не хочу и не могу сейчас это описывать. Я уже не раз рассказывала, переживая все вновь и вновь. Мне хочется это забыть, вычеркнуть из памяти. Жаль, что не получается.
Я хотела написать не об этом. А о том, как мама отреагировала. Первой ее реакцией была пощечина и оскорбительные слова. Еще она сказала, что если я забеременела, то мы родим этого ребенка, отнесем в камеру к его папаше...
Я ожидала, все что угодно. Пусть бы она ругала меня, а потом пожалела. Но только не то, что я получила. Пощечина! А потом - ничего. А мне так нужна ее поддержка!
В случившемся, я вижу и ее вину. Потому что она никогда не разговаривала со мной на тему секса, и всего остального, с этим связанного. О том, что такое секс я узнала на улице. Когда как многие мои подруги узнали это от мам. Одной моей подруге мама подарила энциклопедию для девочек, там конечно не подробно, но все-таки многое описывается.
Однажды я спросила ее, как было у нее? Но она перевела тему разговора на что-то другое. Она только в общих чертах рассказала, как познакомилась с папой. Может, она считала меня еще слишком маленькой. Но теперь уже поздно!
Если бы она объяснила мне, что секс и любовь - не одно и то же, и как важно хранить свое "целомудрие".
А я так сильно хотела от этого избавиться, словно как от тяжелого груза. Конечно, я хотела, чтобы это произошло не таким образом, а с любимым человеком.
Возможно, зная, как это важно, я была бы более осторожной, осмотрительной, менее доверчивой. Я даже не помню, чтобы мне кто-то рассказывал бы о плохих дядьках.
Презерватив! Как же я себя глупо чувствую, вспоминая сейчас о своем знакомстве с ним. Я нашла его в папиной аптечке. Пыталась надуть, думая, что это шарик. И как же глупо я выглядела в глазах подруги, которой я потом его показала...
С другой стороны, может, я ищу оправдание себе? Я уже достаточно взрослая и должна заранее думать о последствиях.
Я давно уже хотела лишиться своей девственности. Я чуть ли не упрашивала своего любимого заняться сексом. Да почему чуть ли? Именно что упрашивала. А он не соглашался.
Когда-то, встречаясь с ним, я подарила свой первый поцелуй другому мальчику. Теперь он не станет первым и в остальном.
Будем ли мы вместе дальше? Я не знаю. Время покажет. Сейчас он мне противен. Вернее, мне противны все мужчины".
Больше всего Ева боялась забеременеть. И даже не из-за своего возраста и неготовности к этому, а из-за реакции на это окружающих. Ева представляла, как она идет по улице с большим животом, и, пропуская момент самих родов, приносит младенца в тюрьму к насильнику. Ей не хотелось быть беременной, и также не хотелось отдавать ребенка, если все-таки он появится. Она не понимала маму, так легко об этом рассуждающую. Еще подруга напугала ее рассказами о возможных неизлечимых инфекциях. И теперь она со страхом и надеждой, что все обойдется, ждала появление растущего живота и каких-нибудь проявившихся симптомов инфекции.
Какое-то время Ева стыдилась и ненавидела всех, особенно мужчин. А после услышанного разговора между родителями, в ней появилась смесь чувств - стыда, унижения, брезгливости и даже ненависти к самой себе. Ей казалось, что теперь все непременно узнают в их небольшом городке, будут на нее постоянно коситься и перешептываться за спиной. Это стало временем отстранения ото всего, в том числе от мамы, с которой они и так не были близки, и даже от Бога, к которому она перестала обращаться. Она верила в некую "тайну" своей души, и раньше связывала ее с НЛО, потом с Богом, теперь же с отдельной неземной, космической жизнью, не подвластной ни человеку, ни Богу.
В мире, который ее окружал, ничего не изменилось. По-прежнему всходило солнце, все еще продолжалась жаркая летняя пора, и днем можно было наблюдать идущих на реку наперевес с резиновой шиной мальчишек. Родители по-прежнему ссорились между собой и пропадали на работе, а может и еще где-то. И в их общении с ней не ощущалось скованности, хотя каждый из них носил в себе эту стыдливую тайну. Но ей казалось, что весь мир стал тусклым, холодным и теперь умещается в площадь небольшой комнаты с медленно смыкающимися к центру стенами, словно хочет ее раздавить. Она не ощущала себя больше частью этого мира, находясь в физической оболочке, какая-то часть ее души умерла. Окончательно умерло и ее детство. Вроде это и должно было произойти в таком возрасте. Но было ощущение, что нежный цветочек детства, который должен был распуститься в юность и стать зрелым, жестоко сорвали вместе с корнями. Впрочем, по сути, так оно и было.