И все-таки если сравнивать жизнь в том мире, и этом, то там жизнь течет по-другому, там нет времени. Там может пройти час, а может целый день, или даже неделя, и ты это не чувствуешь. А здесь, оказывается, прошел час-два-восемь, время, пока ты спал. Время там и здесь может совпасть, а может и различаться.
Так я раньше размышляла. Сейчас думаю немного иначе. В тот мир мы попадаем только после смерти физической. А все мои путешествия туда - это или память, которая с каждым годом начинает все больше и больше просыпаться, или все-таки у меня есть некий дар - я могу перемещаться между мирами. Однако пока я не научусь себя понимать хотя бы в этом мире, я не смогу понять себя и в том, и тем более не смогу осознать всего этого смысла.
Еще различие миров в том, что в нашем мире мы можем контролировать только себя, и от этого менять свою жизнь, а в том мире, наоборот, от тебя мало что зависит, зато можно контролировать сам мир. Например, представить ветку, когда летишь с горы и зацепиться за нее. Но это также трудно контролировать, как трудно контролировать себя самого в этом мире.
И мы все этому учимся! Там мы учимся познать и изменить мир. Здесь мы учимся познать самих себя".
Она так много могла бы рассказать о своей душе, если бы он проявил свой интерес чуть настойчивее. Она боялась его разочаровать...
- Я верю - в бессмертие души, - призналась Ева.
- В то, что после смерти есть жизнь? - уточнил он.
- Да, - коротко ответила она, смолчав, что на самом деле думает.
- Я вот верю в то, что у каждого своя судьба! - продолжал он. - Но наши с тобой души соединены навсегда. Наша судьба - общая. Когда я впервые встретил тебя, я понял, что на самом деле всегда тебя знал. И в этой жизни, и после смерти, и в другой жизни, если она есть, мы будем вместе. Мы всегда будем ждать, и искать друг друга, и всегда будем находить!
"Находить, чтобы расставаться?", - хотелось спросить ей. Она ничего не сказала, удовлетворенная и восхищенная его речами.
Из дневника:
"Он постоянно говорил, как сильно любит меня. При каждой встрече, при каждом телефонном разговоре, в каждом отправленном сообщении. Он смотрел на меня влюбленными, восхищенными глазами. Как смотрит верный раб на свою госпожу. Как смотрит идолопоклонник на свою Богиню. И он меня в этом убеждал. Что я самая-самая лучшая. Единственная такая. Что я Богиня.
Он шептал мне на ушко о том, какая я. Самая замечательная, самая любимая, самая красивая, самая нежная, самая неповторимая, и этих самых, самых было бесконечно много. Я засыпала в его объятиях, а он продолжал и продолжал говорить что-то приятное.
Иногда он просил меня, чтобы и я говорила ему что-то приятное. Он ждал ласковых слов. И я говорила, что он самый любимый, самый мужественный, самый уверенный, самый обаятельный, самый страстный, самый нежный. Он возмущался: "И это все? Я тебе больше говорю ласковых слов!".
Может, мне не хватало словарного запаса, чтобы выразить свои мысли. Может, из-за какого-то внутреннего протеста, что меня заставляют это делать. Я считала, что это должно идти от души.
Мне казалось, что он знает мое тело даже лучше, чем я сама его знаю. Он был моим учителем. Он не был первым, с кем я поцеловалась. Он не был первым, с кем я лишилась своей невинности. Но он был первым во многом другом. Он показал мне и другие части моего тела, которые были чувствительны к его ласкам. Он также показал свои части тела, желающие ласки, и научил меня ласкать. Он открыл мою чувственность. Он открыл меня.
Он был моим учителем не только в постели. Но и по жизни. Вначале я не осознавала этого. Перечила. Возмущалась. А на самом деле, все запоминала, впитывала, как губка. Подруги подмечали, что становлюсь похожей на него. Что даже иногда рассуждаю, говорю, как он. Сейчас я не знаю, была ли я просто способной ученицей, или же я так сильно его любила и идеализировала, что стала похожей на него, стала тем, что он думает, тем, что хочет от меня. Я хотела быть его идеалом. И стала забывать о тот, кто я на самом деле. Чем дольше его нет, чем больше дней проходит без него, тем более я становлюсь сама собой, а не кем то еще. И все возвращается, когда мы с ним встречаемся или когда он звонит. Я слышу его бархатный голос и становлюсь мурлыкающей, трепещущей. Меняется голос, интонация... Может, так и должно быть, когда человек влюблен?!
Он прекрасный любовник. Очень чуткий и чувственный! Нежный и страстный одновременно! Как же я обожаю его руки! Такие мужественные, невероятно огромные и сильные. Когда он ласкает меня - нежно, осторожно, мягко, я думаю, как же такие сильные руки могут так приятно ласкать. И от этой мысли, мне становится еще приятнее. Эти руки волшебные! Они могут сделать больно, но это приятная боль. Боль в моменты страсти. И в самый последний миг, когда уже ощущение доходит до грани между приятной болью и неприятной, он останавливается".
В этот вечер они прогуливаются в центре города. На Еве черное обтягивающее платье, с длинными рукавами и глубоким вырезом на спине. Вырез настолько глубокий и платье из такого тонкого материала, что любой бюстгальтер смотрелся бы под ним, как лишняя часть, поэтому она без него. Ее соски пленительно торчат. И при этом с ее милым лицом, и с грациозной походкой, и со стройным станом, и с благородной осанкой, в этом откровенном платье она не кажется неприличной, а скорее дерзкой и обольстительной. Они идут рядом, только изредка соприкасаясь друг с другом плечами. И со стороны производят впечатление только что познакомившихся людей. Их дуэт притягивает взгляды, на них оборачиваются, на них искоса поглядывают, их открыто разглядывают, обсуждают и даже копируют...
Вот Ева присаживается на деревянную скамейку с кованными боковыми краями и ножками, Она занимает изящную живописную позу, сексуально надувает пухлые губки и делает специально томные или зазывные глаза. Освященная мягкими лучами паркового фонаря, она напоминает скорее античную царицу, самодовольную и властную, чем тот принижающий образ, который у нее сейчас в голове. А Константин ее фотографирует.
Он делает несколько снимков, и они отходят от лавочки, одновременно замечая, как в такой же позе уже фотографируется другая девушка, проигрывающая Еве не только в одежде и фигуре, но и в некой энергетике, исходящей в этот вечер от Евы, и делающей ее столь притягательной.
Он сетует, что аллея не очень длинна, а людей не очень много. Ему хочется в этот вечер хвастаться своей женщиной.
- Вот видите, видите, какая рядом со мной девушка? Она моя! Завидуете? Вот и завидуйте! А мы будем читать это в ваших глазах!
Он это сказал или подумал - это не имеет значения, потому что они оба об этом думают.
Он знает, что для него она доступна. Но он хочет сам себя немного подразнить. Хотя ему уже не терпится сбить с нее все наигранное высокомерие, всю эту неприступность в походке и стане. Это игра. И им обоим приятно в нее играть.
Она ловит на себе его восторгающийся взгляд, и еще больше расправляет плечи, выпячивает грудь, и делает гордое, высокомерное лицо. Только дрогнувшие губы, постоянно норовившие расплыться в улыбке, выдают ее мысли.
Еще через час он овладевает Богиней. Теперь ее нельзя показывать народу. Нет, косметика ее не размазалась, и волосы не поистрепались, и платье не помялось. Но в лице и во взгляде больше нет высокомерия и гордыни, в нем - умаление о продолжении и покорность.
В этот чудный вечер на прощание он оставляет на ее груди отметину от засоса.
- Чтобы смотрела и вспоминала этот вечер и меня!
- Я и так всегда о тебе думаю! - призналась Ева, отметив про себя, что он даже не догадывается, как много она о нем думает.