- Вот выпей. А потом будешь очищаться, - уговаривали мы его.
- Нет. Не могу. Не люблю пост соблюдать. Люблю поесть, - улыбаясь, отвечал он.
Он не сразу согласился. Вернее, вначале он поддался своему страстному порыву и ласкал меня. Но в момент самой близости, отпрянул, сказав, что у них так не принято.
- Если мы берем чужую женщину, то должны отдать за нее что-то - овец, коров или верблюдов. Что я сейчас отдам? - спрашивал он.
- Ну, так отдай что-нибудь, например, шоколадку, - предложил Константин.
- Мне потом придется молиться.
- Помолишься.
В итоге за шоколадку я была отдана другому. Мулат перевозбудился, и потому ничего не вышло. Мы предложили повторить, но он отказывался, видимо, расстроенный первым "промахом".
Было еще пару-тройку раз, с другими мужчинами уже не столь привлекательными, и даже парами. Теперь Константин не только наблюдал, но и сам активно участвовал в этих играх. Мы встречались на квартире или в бане, и всегда старались превратить этот разврат в случайность или какую-то игру, в которой я была то обманутой наивной девушкой, то опытной совратительницей, то девушкой по вызову. Только суть от этого не менялась.
Запомнилась еще одна такая встреча. Мы с Константином приехали на набережную и направлялись к одному из открытых кафешек. Я уже было хотела отказаться, хотела признаться во всем ему, что все это не приносит никакой радости, наоборот, заставляет чувствовать унижение и опустошение. Я посмотрела в его глаза, в которых чертики выплясывали свой ликующий искрометный танец. Я услышала его бархатный голос, до моего уха донеслись слова: "Ты же это сделаешь? Подыграешь мне?".
И если честно признаться, в тот момент какой-то интерес действительно возник. Мы сидели за столиком в кафе, в ожидании молодого человека, с которым Константин недавно познакомился. Я обвела всех присутствующих взглядом. Остальные посетители этого кафе пришли сюда, чтобы выпить и потанцевать. Мы же пришли в это кафе с заговорщицкой целью, словно некие подосланные агенты. Да, куда уж там агенты?! Актеры!
- Сегодня ты будешь невинной девушкой, которую соблазнят, - услышала я голос режиссера.
Я снова обвела все взглядом - и мне все показалось каким-то нереальным. Не то, чтобы я сейчас пытаюсь как-то оправдать свои поступки. Это лишь воспоминания. В тот момент я даже усмехнулась, мысленно осудив всех окружающих людей за их пустое времяпрепровождение. Мы то собрались здесь ради определенной цели, задумки, интриги... Сейчас бы я выразилась поточнее - ради разврата, еще большего греха, чем распитие алкоголя и пустословие.
Мы тоже выпили немного вина из пластиковых стаканчиков. К нам подошел невысокий молодой человек, с простым деревенским лицом и с наметившимся животом. Ничто в нем меня не притягивало. Я посмотрела в его глаза, и прочитала в них жгучее любопытство и интерес... Именно за этот взгляд я и зацепилось...
Когда все произошло прямо на пляже, он стал убеждать меня, что он не такой плохой, каким мог показаться, и что вообще очень сожалеет о том, что произошло.
- Мне кажется, мы сейчас тебя очень сильно обидели! - сказал он, обращаясь ко мне.
Нам надоело выслушивать его причитания, и потому пришлось признаться, что все это было с моего согласия, и что вообще вся ситуация спланирована. Это сказал Константин. Мне же хотелось сказать совершенно иное...
Он рассуждал про грань между желанием и ревностью, между стыдом и порочностью. Он говорил про серые массы окружающих нас людей и убеждал меня в моей особенности. Соглашаясь первые несколько раз на такие пошлые игры, я саму себя убеждала, что мне нравятся щекотливые ситуации. Но эти пошлые игры стали не просто утомлять меня, они что-то надламывали внутри меня, заставляли чувствовать унижение. Я не только "играла" падшую женщину, я стала падшей. Когда он попробовал разок, то уже не мог остановиться. И хотел снова и снова чего-нибудь необычного. Уже при каждой встрече он предлагал мне свои новые идеи или обсуждал произошедшие. Я постоянно отказывалась. Он же стал упрекать меня, что только он что-то предлагает и осуществляет, а я только соглашаюсь или не соглашаюсь.
И вот снова спланированная встреча. Я, он и еще двое молодых парней. Мужчины были со мной то поочередно, то одновременно...
Я не смотрела на мужчин, и потому сейчас сложно представить их лица. Я не смотрела на него, непонятно зачем это делающего. Но стоя уже под душем, я заглянула внутрь себя и спросила: "Зачем я это делаю?". И сама себе ответила, что больше не выдержу.
Один из парней неожиданно подошел ко мне и сказал: "Я вижу, что ты не такая, какой хочешь показаться".
"О чем ты?", - спросила я, прекрасно понимая, о чем он говорит.
"Зачем ты все это делаешь? Ты же ради него это делаешь, не так ли? Этот мужчина тебя использует. Разве ты этого не замечаешь? Я уведу тебя отсюда. Одевайся и пошли. Он не тронет тебя больше", - предлагал он.
Что я могла ему ответить? Что все знаю! Что сама виновата! Что сознательно или несознательно, но без заставления, пошла на это. И что люблю его! И вот опять - меня пытаются спасти. От кого? От меня самой?
"Я это делаю по своей воле", - сказала я.
"Значит ты потаскуха!", - подвел итог он, - "И значит, обращаться с тобой нужно соответствующе!".
Он хотел дать мне пощечину, но я успела перехватить его руку. Он больше ничего не успел сказать. Я зарыдала, и просила его "вышвырнуть". Константин выполнил мою просьбу...
Я плакала не от обидных слов, услышанных от него, а от понимания того, что так и есть на самом деле. Тогда я наконец-то ему призналась, что внутри меня что-то ломается, что больше не вынесу разврата. И он заверил меня, что больше мужчин не будет...
Константин решил, что мои страдания касалось пошлых забав с мужчинами. Он так и не понял, что меня убивал разврат во всех его проявлениях.
Он воспевал мне серенады о том, что другие девушки однобокие и неинтересные. Я же - особенная! Я хотела ему нравиться, хотела быть особенной и идеальной для него. Он требовал и требовал от меня инициативы, и я решила как-то его удивить. Так я предложила сходить в стриптиз-клуб за мой счет.
В первый раз, когда мы пошли в мужской клуб, я представляла себя героиней из фильма про стриптизершу. Такая, уверенная в себе, дамочка, с сигаретой в руке, "выгуливающая" своего мужичка, разрешившая ему немного "побаловаться". Примерно так оно и было. В первый раз он был очень осторожен и не решителен. Девушка, одетая в чулках и длинном полупрозрачном пеньюаре, на высоченных шпильках, эротично танцевала возле пилона.
А мы, утопающие в мягких тканях кожаного диванчика, с нескрываемым интересом ее рассматривали и обсуждали все ее достоинства и недостатки - потрясающую гибкость, невысокий рост, полноватые ножки, идеально выпуклые, подтянутые ягодицы, слегка наметившийся, впрочем, вполне сносный животик, примерно третьего размера полную грудь, крепкие, рельефные руки и слишком простоватое лицо.
Когда она осталась в одном микро-белье и чулках, она подошла к нашему диванчику и продолжила свои эротичные движения уже рядом с нами, специально, подставляя свои бедра, чтобы мы вложили за резинки ее чулков деньги. Он попытался до нее дотронуться, но она тут же одернула его руку, задержавшуюся на ее гладких бедрах. Его глаза горели похотью, но он, как будто боялся моей реакции, все время озирался на меня, и после пары-тройки выступлений, мы ушли. Я думала, что это будет редкостью в наших отношениях. Однако это было только начало бурной жизни.
Встречаясь в очередной раз со мной, он как будто даже не стремился к уединению, а скорее спешил в увеселительное заведение. Все последующие разы, когда мы приходили в этот клуб или другой аналогичный, он уже вел себя раскрепощенно. Он был хозяином положения. Он платил, и девушки танцевали для него и возле него, иногда разрешая к себе прикоснуться. Я же курила в сторонке, стараясь сделать заинтересованное довольное лицо. Иногда, чтобы подыграть ему, и чтобы не чувствовать себя нелепо в таком месте, я просила его дать мне денег, и тогда девушки танцевали возле меня, а я осторожно, нежно их ласкала, думая, что со стороны все это красиво и сексуально смотрится. Это было крайне редко, так как он говорил, что денег у него не много, и он хочет сам получить удовольствие. А я могу и так подсесть ближе и потрогать девушку, они не возражали, когда я их трогала.