- Ну, как ты, старшина?
Голова раскалывалась, дико хотелось пить. Петр подполз на карачках к углублению в полу камеры и зачерпнул пухлой розовой ладонью склизкую белую массу.
- Ну, как ты? - повторил свой идиотский вопрос Иван.
Петр, борясь с тошнотой, проглотил безвкусную жижу и отер лицо.
- Ты дурак совсем, командир? Если бы я раскололся, нас бы с тобой уже не было, - устало ответил Петр, осторожно ложась у стены.
- Прости, - смущенно донеслось из дальнего угла комнаты.
Петр не ответил. Шевелил новыми пальцами, сгибал, щупал колени. Наконец, обдумав что-то, спросил в потолок:
- Долго меня не было?
- Да разве тут поймешь, - Иван пожал плечами. - Выварку эту, - кивнул он на белую массу в воронке, - трижды меняли.
- Ясно, - протянул Петр.
Что было ясно старшине, Иван спрашивать не стал. Помолчал немного, а потом вдруг посоветовал:
- Ты бы поел. Она отвратная, конечно, но вроде как помогает.
Петр не услышал. Он спал, ворочая глазами под веками, изредка вздрагивая и хрипя.
Пшикнула неприметная пневматика. Петр подскочил, мотнул головой, как загнанная лошадь, выкарабкиваясь из тревожного сна.
Дверь отползла в сторону, и камеру Ивана заполнили лонгеры.
- Нет, нет, не надо, - Иван мелко затряс головой, вжался в угол, будто хотел стать невидимым, просочиться сквозь поры пластика. Затравленной крысой посмотрел на Петра, и, поймав его тяжелый взгляд, сглотнул. Сжал кулаки и расправил плечи. Кулаки дрожали.
Лонгер в черной офицерской форме кивнул рядовому и вышел. Тот вытянул усиленную сжатым воздухом руку, ухватил старлея за горло, приподнял над полом.
Иван захрипел, замолотил босыми пятками, скрюченными пальцами попытался разжать ошейник.
Петр рыкнул. Кинулся на подмогу. И как теннисный мячик отскочил от ставшей вдруг видимой перегородки.
Лонгер хлопнул пару раз прозрачными веками, тявкнул коротко. Встряхнул Ивана, словно набитую рисом тряпичную куклу, и вышвырнул вон.
- Держись, командир, слышишь? Ради Бога, держись! - сипло каркал Петр под натужное гудение силового поля. - Держись, - кричал он даже тогда, когда дверь закрылась, а грузные шаги в коридоре стихли.
Предательская слабость подождала, пока Петр останется один, подкараулила, подкралась сзади и навалилась всей мощью. Опрокинула в оцепенение. Петр забывался больным, неровным сном, не помня себя хлебал сопливую массу и ждал. Ждал, когда снова откроется дверь.
Где-то между второй и третьей переменой белой жижи Петр вдруг поймал себя на мысли, что ему все равно, на чьей стороне эта дверь откроется.
- Скверно, - сказал Петр. Голос прозвучал сипло, незнакомо. - Так не пойдет, - добавил он и заставил себя подняться.
Походил кругами по комнате, пробуя собранное заново тело. Присел, отжался. Встал у стены, так, чтобы тень была повыше, и с чувством приложил ей в ухо. Двинул под дых, зарядил в подбородок. Костяшки отозвались болью. Своей, родной, привычной. Петр смачно сплюнул на пол и выматерился.
За спиной снова зашипели пневмоцилиндры.
В камеру ввалился Иван. Подобрался, попятился, семеня ногами, забился в угол:
- Я не сказал, не сказал, нет! Ты веришь мне, Петр, веришь?
- Я верю, командир, верю.
Иван диким взглядом вцепился в лицо старшине:
- Я не сказал им! Откуда они узнали? Откуда? - Старлея даже не трясло, его колотило. Слезы текли по щекам, пот горошинами выступил на коже. Из кривого рта летела пена. - Я не говорил им! Ты им сказал? Откуда они узнали?
Такого Петр не ожидал.
- Ты чего городишь, старлей! Ты о чем? Нам бы уже по трехграннику в череп вогнали!
- Это ты! - Иван ткнул мечущимся пальцем. - Ты им сказал, да? Откуда они узнали? Откуда эти суки узнали, что я боюсь пауков? - взвизгнул Иван и захлебнулся.
"Вот и все, - подумалось Петру. - Приплыли".
- Они... Они выбежали из маленьких дырочек у пола, - страстно зашептал старлей. - Сотни, тысячи! Весь пол был покрыт ими, как черным живым ковром. Они облепили меня всего, слышишь, всего! Жрали меня, жрали, я кричал, а они лезли в рот и жрали уже изнутри. И теперь они здесь. Здесь, - хлопал себя по бокам Иван. - Они отложили в меня яйца, свои бл#дские яйца. Они сидят там и ждут, пока я засну. Чтобы выбраться наружу. - Старлей упал на колени, спрятал лицо в ладонях и тихонько заскулил. - Они здесь, здесь. Здесь.
- Когда мне было девять, - громко сказал Петр, - мама купила настоящую елку. Представляешь, Вань, настоящую.
Это был плохой год. На отца получили похоронку, мать стала работать в две смены и надорвалась насмерть. Но тогда, тогда она устроила нам с сестрой большой праздник. Мы развесили картонные фигурки, зажгли свечи. Пришла бабушка. Принесла яблочный пирог и шары. Такие блестящие, желтые старорежимные шары. Мама подарила сестре коньки, а мне книгу. Стихи Маршака. Потом, в детдоме, я выучил ее наизусть, но до сих пор храню в шкафу, рядом с семейными фотографиями.