Лодка пошла значительно медленнее, видимо, протока здесь становилась более мелкой. Докурив сигарету, я лег и, несколько раз притворно зевнув, задышал как можно ровнее и глубже, делая вид, что сплю; я решил посмотреть, как поведет себя старик.
Продолжая неутомимо грести, Тхать Нук старался приглушить кашель. Какая-то ночная птица пронеслась с неприятным криком и чуть не задела его по лицу, сделав круг над нашей лодкой, но он и глазом не повел.
Поздняя луна давно уже взошла, но туман и дым окуривателя закрывали ее, и вдруг несколько лучей пробилось сквозь просветы в густой листве и заиграли на водной ряби у бортов лодки. Было очень тихо. Насекомые, обычно дружным хором приветствовавшие приближение ночи, сейчас уже спали, и даже крик выпи не нарушал всеобщего безмолвия. Только я смежил глаза, как вдруг что-то с силой ударило по носу лодки. Тхать Нук отложил весло и, став на колени, вынул кривой нож с длинной рукояткой. В ту же секунду я нащупал предохранитель гранаты. С ножом в одной руке и с веслом в другой Тхать Нук поднялся; сильным рывком весла он отогнал лодку назад и со всего размаха рассек ножом какие-то ветви.
— Что там такое?
— Да вот ветки торчат — сплошные колючки. Не срубишь, кто-нибудь ночью наткнется, глаз выколет…
Я еле сдержал вздох облегчения. В самом деле, к чему старику убивать меня? Чтобы забрать эти жалкие гроши, на которые он даже не сможет как следует выпить? Но я тут же вспомнил прикосновение его крепких, словно стальные клещи, рук, и тревога снова камнем легла на сердце.
Лодка пошла совсем медленно, еле-еле продвигаясь вперед.
— Ну вот, здесь уже мелко! — сказал старик и, положив весло, принялся отталкиваться шестом.
Господи, этим длинным шестом такому силачу ничего не стоит достать меня на берегу, если бы мне даже удалось выпрыгнуть из лодки. Я сидел, поджав под себя ноги, и не мог оторвать глаз от крепких мускулистых рук старика, ловко управлявшихся с шестом.
Так прошло довольно много времени; наконец я решился взглянуть за борт, прикинуть глубину на случай, если придется прыгать из лодки.
Оказалось, и в самом деле очень мелко. Множество рыбы, вынесенной потоком на мелководье, плескалось, прыгало и билось о борта, брызги летели во все стороны. Несколько крупных рыбин упало в лодку, они судорожно прыгали по дну и наконец, перелетев через борт, снова шлепнулись в воду.
Тхать Нук вынул шест из воды, смыл с него ил и тину и положил на помост. Сняв рубаху, он подоткнул повыше саронг[45] и, спрыгнув в протоку, принялся толкать лодку.
— Давайте, я буду помогать вам шестом…
— Нет, ничего не получится. Илистое дно, можно потом шест не вытащить. Я привык толкать, так легче. Да мель небольшая, скоро пройдем!
Протока между тем все больше мелела. Иногда было слышно, как днище лодки скребет по песку. Тхать Нук, сгорбившись и тяжело дыша, шлепал по воде. Вдруг он, сморщившись, вскрикнул:
— Черт! Белый сом!
Наклонившись, он потер щиколотку, но тут же снова стал толкать лодку. Минут через десять он забрался в лодку, достал из-под навеса маленький фонарик и посветил на ногу. Ранка оказалась очень глубокой, и, хотя вся она была залеплена тиной, из нее все еще сочились красные капли. Старик сел на дно и стал высасывать из ранки кровь. Я поспешно разорвал сигарету, чтобы засыпать ранку, но Тхань Нук махнул рукой.
— Не поможет! Вот если эту рыбину поймать, оторвать хвост да приложить к пораненному месту — вот тогда боль пройдет!
— Господи, да как же ее теперь поймаешь!
— Ну, случается иногда. Ладно, подай мне баночку с известью, смажу немного.
Тхать Нук закрыл ранку плотным слоем извести и потом, словно уступая мне, присыпал сверху табаком из разорванной сигареты. «Вот так лучше. Боль-то какая, небось это не белый сом, от него тоже больно, но не так!»
Щиколотка распухала прямо на глазах. Как не удерживал меня старик, я закатал повыше брюки, засучил рукава рубашки и прыгнул вместо него в протоку. Однако мне пришлось приложить немало усилий, пока лодка наконец не сдвинулась с места.
— Ну, тебе с непривычки трудно. Вот отдохну немного, боль поутихнет, сам возьмусь.
— Ничего! Ничего… я… тоже… могу…
Но уже через какие-нибудь полчаса я был совершенно мокрый от пота, точно выкупался. Лодка, правда, пошла значительно легче, видимо, приближалась большая вода.
— Поднимайся, теперь можно грести… Отдыхай, я сам!
Я забрался в лодку. Для того чтобы умерить охватившее меня нервное возбуждение и показать, что я не из белоручек и не новичок на реке, я взял весло и стал грести.
— Ну вот и утро скоро, — вдруг пробормотал старик, который сидел, обхватив больную ногу.
Я прислушался: далеко в деревне, невидимые за туманом, кричали петухи. У развилки я спросил:
— Направо поворачивать или налево?
— Направо. Поедем в Бамбуковую деревню.
Где-то совсем близко раздалось несколько винтовочных выстрелов, а за ними автоматная очередь. И почти тут же над нашими головами появились два вертолета.
— Черт, повадились охотиться каждую ночь. Видно, партизаны из Бамбуковой деревни один все же подстрелили. Они ведь всегда звеньями по три летают…
Мне незачем было знать, сбит один из вертолетов или нет. Я пытался представить себе людей, которые только что стреляли. Какие они? Добрые, жестокие? Может, старик везет меня в Бамбуковую деревню, чтобы сдать им?
По листьям пальм побежал прохладный ветерок, он принес запах гари.
Тхать Нук велел мне передохнуть.
— Ну-ка, выпей со мной вина, согрейся!
— Спасибо, я не пью.
— А настойку?
— Нет, не люблю.
— Ну, тогда я тебе чай сделаю.
Он налил себе небольшой стаканчик, осушил его залпом и принялся разжигать огонь в глиняной жаровне, пристроенной на корме. Мы перебросились с ним еще какими-то пустыми, ничего не значащими фразами, и вдруг он спросил:
— Ты сам-то откуда будешь?
— Из Тяккадао.
— Ну, дорога дальняя… Что-то ты не похож на наших вьетнамцев![46]
— Я последних года четыре работал в Намаванге[47].
Не знаю, верил ли старик тому, что я говорил, но я принялся пересказывать все, что я когда-либо слышал о Стране Пагод, лишь бы только доказать, что я действительно из местных вьетнамцев.
Тхать Нук вздохнул, налил чашку чая и протянул мне.
— Палочки для еды бывают длинные, а бывают и короткие, вода случается и большая, и малая — то прилив, то отлив. И в Камбодже так, и во Вьетнаме так. Повсюду есть люди и хорошие, и плохие. Сайгонские солдаты и солдаты Лон Нола сожгли мой дом и убили жену, а невестку и внука бросили в огонь… Один я остался на этом свете… Так-то вот, а некоторые считают меня вором. Враки все это! Просто раньше главари здешних шаек побаивались меня и частенько стаканчик подносили. Людям всегда подозрителен тот, о ком они мало знают. Вот я, к примеру, как про тебя поначалу думал…
— Что я тайный агент, шпион?
— Вот-вот!
Большие, влажно поблескивающие глаза старика смотрели на меня простодушно и смущенно. Я опустил голову. Значит, нелегко пришлось нам обоим — и ему и мне, — и все это из-за тех, кто сделал меня своим слугой. Я мог обмануть еще кого-нибудь, обмануть раз, другой, но невозможно обмануть всех. И главное, нельзя обмануть самого себя. Я почувствовал необходимость во всем признаться Тхать Нуку.
— Скажу вам правду, я солдат сайгонской армии.
— Ну! Выходит…
— Да. Меня взяли насильно, привезли в Кампонгспы. Я бежал…
Так бывает, когда долго сдерживаемая вода вдруг прорвет плотину, — я рассказал ему все до мельчайших подробностей: и про то, как я блуждал в джунглях, и про то, как боялся его…
— А сейчас я думаю только о том, как бы поскорее добраться домой, — закончил я.
Небо заволокло облаками. Наша лодка шла теперь уже не в Бамбуковую деревню. Тхать Нук повернул к деревне Капоки, где мы с ним должны были расстаться. Прямо по носу лодки тянулся ровной прямой лентой канал, вода в нем из черной постепенно превращалась в бледно-розовую и вдруг вспыхнула ярким огнем в лучах наступающего дня. Зелень вокруг — и кустарники, и большие деревья — зазвенела птичьими голосами, приветствующими зарю.