И этот древний храм, и вековые деревья, и мелодичные стихи в вечерней тишине — все вновь показалось Фидеосу волшебной сказкой. И это бездонное небо — небо Вьетнама… В какой-то момент его темная, почти черная синева напомнила Фидеосу густую синеву Средиземного моря. Накренившийся серп луны удивительно похож на древнюю ладью, зарывшуюся носом в сердитые волны.
У Фидеоса зарябило в глазах. Все вокруг разом стало как-то ближе и понятнее. В воображении промелькнули далекие образы Древней Греции, его родной страны. Наверное, две тысячи лет назад его предки с таким же упоением слушали стихи Гомера под рокот волн Средиземного моря…
И тут Фидеос увидел знакомое лицо. Это он! Фидеос едва успел подавить возглас изумления. Юноша сидел возле дерева с могучим, в два обхвата, стволом, которое называют железным деревом. Совсем рядом с деревянным помостом. Наверняка он пришел сюда намного раньше других, чтобы занять место поближе к декламаторам. Вот теперь-то Фидеосу стало ясно, куда так спешил этот парень.
Он сидел, прислонившись спиной к стволу, ловя каждое слово. Иногда он наклонялся и что-то быстро записывал в блокнот с синей обложкой, лежавший у него на коленях.
Только теперь Фидеос осознал, что ему окончательно стал понятен этот человек. Да, теперь он мог с уверенностью сказать себе, что до конца понял его. Никогда еще Фидеосу не приходилось видеть лица этого парня таким живым и одухотворенным. Выражение грусти непостижимо быстро сменялось радостным, почти ликующим, гнев — задумчивой меланхолией… Сам того не замечая, он то хмурился, то по-детски смеялся… Все его лицо словно светилось, особенно глаза. В этот момент он был прекрасен. А высоко над ним, под черепичным навесом, мерцали золоченые иероглифы: «Прошлое и настоящее ясны, как солнце и луна».
Фидеос молча направился к выходу. Выйдя за ворота, он сел в машину и на предельной скорости помчался к гостинице. В мгновение ока преодолел он все тридцать шесть ступенек, влетел в свой номер, приподнял настольную лампу, схватил конверт и спрятал в маленький чемоданчик. А потом, немного успокоившись, отправился на вокзал. И снова не выходила у него из головы все та же мысль: он уезжает, оставшись в долгу перед этим парнем. Но благодаря удивительному вечеру в Храме литературы он по крайней мере не совершил новой бестактности…
Перевод И. Глебовой.
Ма Ван Кханг
ПЕСНИ МЕО
Суан Фу из рода Зианг сказал девушке по имени Шео Тяй:
— Я — черный мео.
— Я этому не верю, — ответила Шео Тяй.
Да и все остальные жители горного селения Шеоми ответили бы точно так же. А старики еще добавили бы: «Больно ты много китайских слов мешаешь. У нас, черных мео, они не в ходу».
Так оно на самом деле и было. Люди мео пошли от одного корня, но побеги все были разные; так вот и у дерева — ствол один, зато веток много! Белые мео, пестрые мео, красные мео, черные мео, синие мео — все они отличались друг от друга главным образом одеждой и цветом отделки. Только потом уже шли расхождения в словах и совсем, казалось бы, незначительные различия в том, как произносились некоторые из них. Так, например, синие мео, когда хотели сказать «далеко», говорили «клиа», а пестрые мео говорили «кле». Ничего особенного, просто более коротко. Но ведь как раз эти почти незаметные расхождения и отличали их друг от друга!
Суан Фу был родом с востока провинции, он был пестрый мео. Пестрые мео жили вдоль границы совсем рядом с Китаем, и в речи их, конечно, встречалось больше заимствованных у китайцев слов, чем, скажем, в языке черных мео, которые жили в самой глубине провинции. К тому же Суан Фу еще в детстве пришлось распроститься с родными краями. Родителей его убили бандиты, и он десятилетним мальчиком ушел вместе с бойцами. Много разных мест он с тех пор повидал, и речь его не могла сохранить всех красок родного края. Зато он научился говорить и на языке хани, и на языке сафо, таи, зао, наконец, он кончил семь классов вечерней школы и вот теперь приехал на работу в местный уездный комитет.
Работа в уездном комитете требовала постоянных разъездов по горным селениям. Самым далеким из них и было Шеоми. Добираться туда приходилось целых три дня, и все три дня дорога шла вверх и вверх по крутым склонам. «Ох уж это Шеоми, — говорили про село, — неприступная крепость, да и только. Одно слово — скала! Там не то что движения никакого не наладишь, простой сход — и то не созовешь. Пусть уж идут туда те, кто не знает, что такое клещи да зеленые мухи!»
Так говорили люди, которые хоть раз побывали в Шеоми. Надо признать, что они не особенно преувеличивали. Уж очень высоко лежало Шеоми. Да и дворов там было не так уж много, всего каких-нибудь семьдесят, и очень разбросаны — один тут, другой там… Вот и получилось, что в то время, как в других горных селениях уже вовсю шла кооперация, здесь, в Шеоми, все еще были группы трудовой взаимопомощи. А уж на каких шатких ногах эти группы стояли!
Суан Фу из рода Зианг вызвался сам:
— Пошлите меня в Шеоми.
Секретарь уездного комитета подумал немного и согласно тряхнул головой.
— Хорошо, обсудим кое-какие детали, и завтра же отправитесь.
И Суан Фу из рода Зианг отправился в Шеоми, и ноги его, привычные к горным тропам, проделали этот путь всего лишь за два дня. Он не взял с собой ни рюкзака, ни дорожной сумки, какие обычно берут в дорогу командированные, только перекинул через плечо холщовую котомку, куда запихал свои нехитрые пожитки. Одет он был как и все пестрые мео — длиннополая холстинковая куртка ярко-синего цвета с матерчатыми застежками-жгутиками поперек груди и матерчатыми же маленькими пуговками, широченные штаны.
Юноши черных мео в Шеоми одевались совсем иначе. Они носили облегающие рубашки, которые сзади были намного длиннее, чем спереди, поверх рубашек они надевали еще безрукавки со стоячим воротом, вышитым желтым, и с каймой персикового цвета понизу, а на голову — маленькие матерчатые шапочки из шести клиньев.
Потому-то, когда Суан Фу, придя в дом старой Зу — старейшины местного рода Зиангов, — сказал ей и ее дочери Шео Тяй: «Я — черный мео», обе протестующе замотали головами.