Парни, заметив, что Тан А Шан застыл неподвижно, как изваяние, стали его тормошить:
— Ну, говори же, что делать будем! Может, начнем с шамана, пойдем к нему сейчас?
— Нет, погодите, сначала мне нужно поговорить с Биеном.
Тан А Шан поднялся и с решительным видом вышел из дома; казалось, он сейчас на одном дыхании помчится к дому Те. Но неожиданно он повернул назад. Нет, ему стыдно сейчас смотреть в глаза Те. Ведь отец, наверное, уже рассказал ей, какие нерадивые парни в Миете. А дурная слава, что скунс, которого за версту по запаху слышно.
Тан А Шан вернулся в дом и снова сел на циновку, служившую ему постелью. На душе у него было неспокойно.
Парни, недовольно хмурясь, спросили его:
— Ты что, не хочешь идти?
— Хочу, — односложно ответил он.
— Тогда давай быстрее. Наше село и так тащится как черепаха, а теперь из-за твоих сердечных дел вообще улиткой будем ползти!
«Да, мы очень отстали…» Тан А Шану стало стыдно, он решительно вскочил и нахлобучил берет. Он не шел, а летел, словно взнузданный конь.
Половодье кончилось, и речка Бегунья тихо бурлила возле выступающих из воды камней. Вдоль берега тянулось поле, сейчас уже золотисто-рыжее… Тан А Шан выбежал на тропинку, сплошь испещренную буйволиными следами. Тяжелые колосья хлестали по ногам, сырой и прохладный осенний ветер нес благоухание созревающего риса. Почти из-под ног, шумно хлопая крыльями, взлетели голуби-сизари с раздувшимися, набитыми зерном зобами.
Тан А Шан замер от неожиданности и долго завороженно смотрел вслед птичьей стае, которая удалялась к ярко зеленевшей роще.
— Тан А Шан, ты что здесь делаешь?
Застигнутый врасплох юноша резко обернулся: осторожно раздвигая руками сникшие под тяжестью зерен колосья, к нему шел Биен. Он был как всегда спокоен и невозмутим, и лишь глаза его лукаво щурились под короткими прямыми бровями.
— Что, опять собрался на птиц охотиться? — лукаво спросил он. — Ну да на такую птичку заряд нужен особый!
Таи А Шан стоял пригвожденный к месту, будто олень, ослепленный светом охотничьего фонаря. Однако он скоро оправился.
— Я вас искал, хотел спросить…
— Ну, рассказывай, что за дело у тебя. — Биен приподнял склонившийся к самой земле тяжелый колос.
Тан А Шан долго мялся, подбирая нужные слова, и наконец пробормотал:
— Скажите, с чего лучше начать?
Вопрос как вопрос, казалось бы. Но волостной секретарь, услышав его, вдруг прыснул и тут же опустил голову. Он совсем не умел притворяться… И чтобы скрыть лукавую улыбку, он сорвал рисовый колос, положил его на ладонь и протянул Тан А Шану.
— Посмотри-ка, хорош ли рис. Так ты спрашиваешь, с чего вам начать? Ну-ну… Настоящий охотник по красноватым огонькам в темноте сразу определит тигра, а если глаза светятся зеленым — значит, олень… А вот ты, оказывается, разобраться не можешь. Не хватает тебе чутья, такого, как у этих птиц. Вот они издалека учуяли запах свежего риса. Рис созрел, парень, понял ты наконец? Поспел, совсем поспел наш рис!
С поля Тан А Шан отправился прямо домой и в тот же вечер собрал у себя молодежь.
— До чего же глупы наши головы и слепы наши глаза! Рис поспел, а мы раздумываем, с чего начать! Нужно всю работу распределить по сезонам, все подчинить рису. Ведь наш край — край риса, и мы должны сдать поставки зерна для фронта.
Все оживленно зашумели, казалось, перед ними неожиданно засиял свет — вот так бывает: выйдешь на опушку — и вдруг перед тобой откроется залитый солнцем простор…
Не теряя времени, с жаром принялись за дело. Разделились на группы: одни плели корзины, другие строгали подпорки, третьи готовили бамбуковые коромысла, серпы и косы.
Ребята из группы информации ходили вымазанные известью с ног до головы — на стенах и заборах вдоль всех дорог и тропинок они писали лозунги, и дети, задрав головы, читали их по складам:
— Быстро и успешно выполним план по уборке риса!
— Парни из Миета! Крепко держите серп и ружье!
— Не закончил жатву днем — продолжай ночью!
Но… как раз в то утро, когда в селе Миет собирались начать жатву и Тан А Шан уже заворачивал дневную порцию вареного риса в банановый лист, чтобы взять с собой в поле, к его дому прибежали парни.
— Все пропало, Шан, сегодня шаман За Нинь наложил табу на все работы, вон он уже бьет в кимвал!
— Серьезно?
— Какие могут быть шутки! Бригадир даже не стал давать нам задание, председатель тоже велел отложить дела. Семь дней работать не будем.
И в самом деле, все входы и выходы из села были закрыты воткнутыми в землю зелеными ветвями или перегорожены веревками из бамбукового лыка. Это постарались ночью старики, они же расставили у всех дорог чучела. Чужакам вход в село был закрыт, а местным тоже запрещалось выходить, запрещалось работать, нельзя было даже ничего нести на коромысле, нельзя ходить в лес… Так совершалось жертвоприношение духу земледелия, покровителю села. Давний это обычай, и оказался он очень прочным. Четыре времени года, и каждое начинается и кончается жертвоприношением. Каждый месяц пятнадцатого числа в дом обязательно надо принести зеленые ветки. Двадцатого числа нельзя охотиться. И еще существовали различные табу: на ветер, на лесного зверя. А потом еще были праздничные дни, дни совершения внеочередных обрядов: заползет ли в дом большая змея, заберется ли в огород заблудившаяся лань или еще что-нибудь случится — обязательно устраивается жертвоприношение. Без этого не будет хорошего урожая, не будет плодиться скотина, а люди станут сохнуть и умирать, не оставив после себя потомства.
Почти вся молодежная ячейка, не сговариваясь, собралась в доме у Тан А Шана. Тан А Шан энергично тряхнул головой.
— Если наши бригадиры не хотят распределять работу, то мы сами выйдем на жатву и тем самым подадим пример остальным!
И, захватив серп, он повел молодежь в поле. На дороге у входа в деревню было шумно, надрывался рожок, пели дан и флейта, заглушая жалобное хрюканье связанной свиньи.
Перед самым большим домом собрались старики, они громко пели, окружив того, кто нес статую Бана к месту омовения, — там уже стоял наготове большой чан. Сюда сбежалась и детвора, но, завидев Тан А Шана и парней, ребятишки с криками бросились за ними.
Шаман За Нинь начал церемонию жертвоприношения. Ноздри его мясистого, приплюснутого носа раздувались, губы словно что-то жевали, редкая жесткая рыжеватая бороденка дергалась, и круглая, словно у тигра, голова на короткой шее покачивалась в такт танцу.
Завидев парней с серпами и косами, За Нинь прервал свое занятие, подскочил к Тан А Шану и, тыча пальцем прямо ему в лицо, злобно закричал:
— Эй вы, шалопаи! Вы что же хотите на все село беду накликать?
Тан А Шан замер на месте, словно ударился о невидимую преграду, и в ту же минуту услышал знакомый голосок:
— Шан, Шан!
Тан А Шан повернулся и увидел Тана, братишку Те, тот стоял в толпе мальчишек и смотрел на него, широко раскрыв свои круглые, как у птенца, глазенки.
Тан без устали носился из Фиена в Миет, словно бельчонок, который скачет с ветки на ветку. С тех пор, как он узнал Тан А Шана, редкий день проходил без того, чтобы он не побывал в Миете.
— Ой, этот шаман такой злющий, ну прямо старый кот! Он не пускал Тан А Шана убирать урожай, — затараторил он, как только вбежал в дом.
— И что же? Тан А Шан все же пошел на жатву? — взволнованно спросила Те.
— Откуда я знаю, я видел только, как он вместе с остальными парнями свернул к дому собраний…
Те тяжело вздохнула. Братишка взглянул на нее и простодушно спросил:
— Ты очень беспокоишься за них, сестричка?
Те улыбнулась и ласково провела рукой по его вихрам. Конечно же, беспокоится. Ведь с недавнего времени село Миет стало таким дорогим ее сердцу! Шла ли она в поле или к реке за водой — глаза ее всегда сами собой устремлялись туда, где лежало соседнее село.