— Мы, солдаты, народ хоть и неотесанный, но зато честный, — пачал он. — Из-за этого кольца мне несколько раз чуть не откусили палец. Жена господина майора, между прочим, говорила, что у меня красивые руки, а сама все поглядывала на кольцо.
Он вдруг вспомнил, как содрал это кольцо с пальца одной дамочки в гостинице города Нячанг в один из вечеров, отданных любовным утехам. У нее была такая тонкая, нежная шея… Он поспешил отбросить назойливые воспоминания и продолжал как ни в чем не бывало:
— Но я сказал ей: нет, не выйдет. Это кольцо освятил преподобный отец. Я берегу его для своей будущей жены. Возьми-ка примерь!
На противоположном берегу не умолкал громкоговоритель:
«А послезавтра нас опять повезут кататься на лодках! Мама, я буду в третьей лодке! Ты не забудь, взгляни на меня хоть разок. Я буду сидеть позади рулевого! Вчера меня угощали вкусной рыбой. Правда, карпы сейчас еще не ловятся…»
Он поднялся. Он и сам не мог понять, что за чувства охватили его. Пошатываясь, он двинулся к молодухе Кам. Их взгляды встретились. Да, она улыбается, это точно. И не кому-нибудь, а ему. Да, да, она улыбается ему, потому что, кроме него, здесь некому улыбаться. Не старухе же, которая лежит на кровати в углу и стонет так, словно вот-вот отправится на тот свет. До его слуха донесся шорох: где-то возятся мыши. А рядом эта река, эта демаркационная линия, она словно распласталась на спине и уставилась в звездное небо, требуя отмщения. В чем, собственно, заключается счастье? Сомнительно, чтобы человек мог обрести его здесь, среди этих заграждений и колючей проволоки, которой густо оплели весь берег!
«В это время года карпы еще не ловятся… Но я все же попробовал карпа…»
Бог ты мой, как сверкнули у нее глаза! А губы искривились, словно она силилась сдержать рыдания.
Он подсел к ней, придвинулся совсем близко:
— Этот маленький паршивец, который орет там, на том берегу, у вьетконговцев… твой?
Молодуха Кам резко отстранилась от него:
— Всей округе известно, что у меня нет детей!
— Ты вот-вот заревешь, с чего бы это?
— Откуда ты это взял? И не собираюсь.
Он снова потянулся к ней, но она и на этот раз оттолкнула его. Ее взгляд скрылся за частоколом ресниц, колючих, будто острые штыки.
Молодуха Кам вывернула фитиль в керосиновой лампе. Теперь, когда полумрак рассеялся, лицо ее приобрело четкие, ясные очертания. Совершенно протрезвев, он нервно провел рукой по щеке, облизнул пересохшие губы:
— Твой сосед-чернорубашечник следит за всем, что делается в поселке. А солдаты караулят вокруг. Случись даже пожар в твоем доме, никакой дьявол сюда не посмеет заявиться.
Молодуха Кам посмотрела на приоткрытую дверь. Он загородил дверной проем. Свежий ветерок с реки приятно холодил спину. Он почувствовал, что от этого прохладного дыхания ветерка у него перестали гореть уши. Керосиновая лампа, сделанная из корпуса снаряда, имела удивительно солидный и добротный вид. В его воображении вдруг возникла картина разрывающегося снаряда. Его рука дернулась по привычке: сначала — куда-то под мышку, а потом — к сердцу. Так он обычно делал, когда давали залп по толпе людей. Он перевел дыхание и сунул руку под рубашку. Рука была мокрая и липкая от пота.
— Ты что-то сказала?
— Господа начальники внушали нам, что мы живем в свободном мире и…
Он не дал ей договорить:
— Клянусь пречистой девой, я женюсь на тебе по-хорошему!
Тут он опять вспомнил об этой самой свободе. Он не раз разглагольствовал на эту тему перед толпой. Особенно в дни политических событий, когда, например, партия демократов вместе с президентом Кеннеди пришла к власти в Америке. Помнится, тогда он получил из Сайгона кучу всяких секретных инструкций, предписывающих действовать очень осмотрительно. Но сам господь тому свидетель: с одной стороны, его предупреждали об осмотрительности, а с другой — призывали проявлять исключительную твердость. Поди тут разберись! Он решил, что лучше уж проявить твердость. Он давно имел возможность убедиться в том, что канцелярия президента республики жалует ордена отнюдь не за мягкосердечие. Ну, а если он и не проявит должной осмотрительности, малость перестарается, дело ограничится небольшим порицанием — такое порицание не бросает на тебя и тени недоверия. Он двинулся к Кам. Но она отпрянула в угол.
— Войдите в мое положение, господин. Мне ведь приходится заботиться не только о себе, на моей шее еще свекровь. Сами видите: плоха она, бредит. Видать, не сегодня-завтра отойдет, вон как распухла вся. Сегодня после полудня господа начальники велели перекрыть дорогу, никого не пропускать. До рынка-то я добралась, а обратно пришлось идти в обход, сделала крюк до самых зарослей Ме. Добралась домой поздно. Я еще и огня не разводила, сама с самого утра ничего не ела и свекровь у меня не накормлена.
— Всевышний не оставит без своих милостей такую кроткую овечку… только вот какой ты веры? Зачем ты ходила на рынок? Небось, чтоб передать своим какую-то новость?
— Господин, не губите ни за что ни про что. Будьте милосердны.
— Сам господь вразумил нас: если нужно точно узнать, не вьетконговка ли какая-нибудь бабенка, нужно испытать, как она отзовется на любовь офицера нашей армии.
— Мы люди темные, бедные, — проговорила Кам со вздохом, — мое дело добыть бататов или маниока, да как-то прокормиться, я даже толком не знаю, кто они такие, вьетконговцы эти. Слыхала, будто они на северном берегу, а больше ничего не знаю. Свекрови надо бы дать бульончика. Умирает ведь человек. А у меня даже куска коричневой материи нет для савана, чтобы хоть похоронить как полагается… Завернуть не во что. Рыбья голова, которую я принесла с рынка, почти совсем протухла, зря пропадает!
Из репродуктора на том берегу вновь раздался детский голос:
«Мама, а у моего зайчика синие глазки! Это мне его папа принес! Еще до праздника Тет[68]. Когда я катался на лодке, я взял его с собой и держал повыше, чтобы тебе было видно с того берега. Но почему ты даже не вышла на нас посмотреть?»
Он увидел, что по щекам женщины текут слезы. Ну что ж, поплачь! Тебе надо выплакаться. Можешь даже не смахивать их со щек, зачем? А он подождет, пока она предается своим чувствам, ничего, что придется потерпеть. Пусть варит рыбу, пусть выплачется, а там, глядишь, женское сердце и растает.
Он присел на корточки у порога. Старуха в углу дома громко застонала. К стонам он привык, обычное дело. А вот женщина, которая разводила сейчас огонь в плите, казалась ему необыкновенной. Ему вспомнилась военная операция в Куангчи, хоть с тех пор прошло немало времени. Майор сказал ему доверительно: «Надо действовать чуть-чуть осторожнее, не так открыто!» В тот день начальник отряда охраны приволок к его машине белотелую дородную девку со связанными за спиной руками. Он еще подумал тогда: где это она так отъелась? Охранник объяснил, что это дочь самого настоящего вьетконговца, которая прикидывается умалишенной. И тогда он предложил: «На всех у меня в машине места не хватит. Но ее я могу доставить в Куангчи, если это нужно». Приказ есть приказ, пришлось доставлять… Пока они ехали, она без конца бранилась. Он помнит, как она твердила: «Пусть провалится этот президент Дьем вместе со всеми его предками, если он не вернет мне мужа!» Она то и дело изрыгала проклятья и дико хохотала. Брань, настоянная на любви. Он дал ей пощечину. Ему тоже нужна была любовь. Тогда она заголосила во все горло. Черт возьми, какая у нее была шея… И тут у машины вдруг заглох мотор. Он прогнал подальше шофера, который услужливо разыграл комедию с заглохшим мотором. Пусть себе прогуляется, он и один не пропадет. Он остался в окружении гор и холмов, среди безжизненного щебня и сухой травы, вытоптанной сапогами. Господь свидетель, он тайно призывал на помощь силы небесные, чтобы все обошлось благополучно, но едва он сделал свое дело, как она вцепилась в него и стала снова вопить, чтобы ей вернули мужа: «Провались ты пропадом, президент Дьем, верни мне мужа!» Он объяснил ей, что президент Дьем вовсе не он, но она продолжала орать свое. Он с ужасом ощутил, что она хохочет, все сильнее сдавливая его шею. Глаза ее буквально вылезли из орбит, а брови страшно перекосились. Подбежавший шофер испуганно крикнул: «Господин, она действительно сумасшедшая!» Ну что ж, господь, видно, снизошел к его молитвам — она и в самом деле сумасшедшая. Он в сердцах обругал охранника, который навязал ему эту идиотку. А она вдруг изловчилась и снова вцепилась в его мундир. Она бормотала, что теперь она знает, что он ее муж, а вовсе не президент Дьем. От этих слов его передернуло. Еще чего не хватало — ее муж. Он стал избивать девку ногами с таким неистовством, точно творил святое дело. Вот когда ему пригодились навыки, приобретенные в армии. При воспоминании об этом он почувствовал, как рука его сама собой дернулась, творя крестное знамение, — ткнулась под мышку, потом коснулась груди… Через несколько дней специально присланный уполномоченный по особым делам сказал ему: «Господин, как выяснилось, она была женой нашего солдата, он служил в подразделении, которое вело боевые операции в районе Кесона, и погиб, когда мы прочищали перевал Ка». Эта новость на него не произвела никакого впечатления; он лишь прищелкнул языком: «Видно, этой жалкой твари суждено было сгинуть, на все воля всевышнего». В глубине души он до сих пор не мог избавиться от беспокойства, не мог забыть, как непочтительно отзывалась эта девка о президенте Дьеме, как перед смертью она открыла глаза и нагло уставилась на него и уже в предсмертных судорогах вдруг широко разинула рот и с громким хохотом прокричала: «Ты мой муж!»