Хоан сидела на переднем сиденье рядом с шофером и, опершись на низкую дверцу машины, сосредоточенно смотрела на глубокий небосвод, где уже поблескивали редкие звезды. Сегодня все казалось новым и необычным: она впервые ехала в зону огня, и к тому же ей было поручено сопровождать гостью из далекой дружественной страны. Хоан до сих пор удивлялась, как это ей, Хоан, решились доверить такое серьезное дело, однако чувствовала себя в новой роли как-то сразу повзрослевшей.
Она отбросила за спину длинные волосы, схваченные заколкой — зеленой бабочкой, — и, обернувшись назад, спросила, тщательно выговаривая каждое слово, — язык гостьи ей был пока непривычен, она учила его всего несколько недель:
— Вы не устали?
— Нет, нет, совсем не устала, моя маленькая подружка! — ответил высокий и чистый женский голос.
Даже в сумерках Хоан видела большие серые глаза и волнистые волосы, падавшие на белую шею.
Хоан выглянула из машины. Все вокруг: небо, поле, голые холмы — постепенно окутывал ночной туман. «Ведь она вдвое старше меня, а кажется совсем молодой, и красивая, как кинозвезда», — подумала вдруг Хоан и улыбнулась. «Маленькая подружка» — так звала ее гостья. В первый же день, когда Хоан представили ей, гостья, порывисто стиснув плечи девушки, тихонько воскликнула:
— Не знаю, как мне называть вас — моя маленькая сестренка или подружка?
В ее голосе звучали тепло и ласка, но Хоан насторожилась — может быть, гостья недовольна, ведь Хоан намного моложе ее и вдобавок так мала ростом, что даже если поднимется на цыпочки, достанет гостье только до плеча, а ей поручено охранять гостью, да еще во время поездки по самым опасным местам — у линии огня. Конечно, гостья любит эту страну и преклоняется перед ее народом, героически борющимся против империалистических агрессоров, все это так, но ведь в самой Хоан какую она может видеть опору? И Хоан стало очень тревожно.
Она знала, что гостья — поэтесса, но стихов ее никогда раньше не читала. Зато она видела, как, возвращаясь после встреч и бесед, гостья подолгу сидит одна и тихо, точно про себя, протяжно и нараспев говорит что-то. Иногда гостья читала стихи вслух, будто негромко пела, и Хоан словно наяву видела, как эти звуки проплывают среди аромата кофе и дыма сигарет, окутавших комнату. Одно только несколько удивляло Хоан: гостья была не замужем и жила вместе с матерью.
— Мама меня избаловала своими заботами, — шутила гостья.
Они часто рассказывали друг другу о жизни и обычаях своих стран, но всякий раз получалось так, что разговор сам собой возвращался к матерям. Фразы, которыми они обменивались, были предельно просты и кратки, но каждая словно сердцем чувствовала, что хочет сказать другая, и скоро они привыкли понимать друг друга с полуслова. Сейчас, в машине, обе изо всех сил боролись со сном и как могли подбадривали друг друга.
— Письмо, что вы послали на прошлой неделе, ваша мама, наверное, уже получила, — Хоан снова повернулась назад.
Гостья улыбнулась, и голос ее зазвенел:
— Да, наверное, может быть, даже вчера, как раз тогда, когда твоя мама увидела тебя!
Хоан счастливо рассмеялась. Перед тем как отправиться в дорогу, она получила разрешение провести день у матери. Утрамбованная тропинка перед домом еще хранила следы метлы. По обе стороны росли кусты роз, показавшиеся Хоан сейчас такими дорогими, ведь раньше не было дня, чтобы она не окапывала и не поливала их. Ближе всех росли несколько кустиков карминно-пунцовых роз, потом шли коричные, с мелкими цветами, прячущимися под колючими ветками, и очень нежными бутонами, торчащими вверх, и за ними кусты бархатных роз с капельками росы на лепестках, с еще неяркими цветами, потому что пора их цветения наступила совсем недавно. Она едва сделала несколько шагов по тропинке, окаймленной розами, и ее охватило чувство необычайной свежести, ощущение полноты жизни, захотелось петь, ее переполняла радость от того, что сейчас она увидит мать.
— Какое это счастье для матери! Наверное, весь вчерашний день твоя мама ни на шаг от тебя не отходила? — ласково спросила гостья.
И Хоан улыбнулась, вспоминая о том, что было вчера. Как жаль, что она знает слишком мало слов для того, чтобы подробно рассказать гостье о маме и ее новом увлечении. Вчера Хоан, дойдя до конца тропинки с розами, готова была уже крикнуть: «Мама, твоя «щенуля» вернулась, мамочка!..» как вдруг увидела круглый толстый замок, который, совсем как живой паук, плотно сидел на створках плетеной бамбуковой двери. Прибежала соседка, посетовала:
— Твоя мама ушла рано поутру, понесла полную корзину цветов да еще штук двадцать саженцев… Я ее спросила, что так рано, а она говорит — ночь, мол, холодная была, до утра глаз не сомкнула, все дочку вспоминала, вот и поднялась чуть свет, да сразу к этим парням…
— К каким парням!
— К зенитчикам, к каким же еще! Слушай, правду говорят, что ты служишь в частях охраны?
— Да, — кивнула Хоан, — правда…
— А тут дня не проходит, чтобы мама тебя не вспомнила. Уж так она за тебя боится… У них, говорит, очень трудно, хочу обязательно сама поехать дочку проведать, посмотреть, как и что, может, тогда успокоюсь, — соседка улыбнулась.
— Вот еще привычку взяла — что ни день к зенитчикам бежит. Как-то раз, помню, такая жарища была, а она идет — на голове полнехонька корзина и на плечах связка сахарного тростника. Я предложила ей помочь. Пришли мы на батарею, а она смеется, говорит командиру: «Принимайте гостинцы — посохи да гранаты!» Корзина-то листьями была прикрыта, я подняла их — а там слив доверху насыпано, да каких сочных. Ребята-то обрадовались, столько шуму было!
Она замолчала на секунду и с увлечением продолжала:
— В кооперативе все работы уже закончены, мама твоя не знает, что ты ее ждешь, так что может весь день проходить, небось все батареи обойдет, глядишь, к вечеру, а может, только к ночи вернется. Как-то тут сильные ветры задули, а ей все нипочем, сколько верст пешком, бывало, делала, чтоб зенитчикам что-нибудь отнести — розы или перец, а то и зубочистки… Скоро ведь холода, вот она им запасы-то и носит. Ой, господи, а уж как начнет зубочистки делать, так день-деньской сидит, и бамбук расщепляет, и строгает их ножом, чтоб поглаже были. Даже на собрании сидит слушает, а сама строгает зубочистки, да что там на собрании — во время тревоги в убежище спустится и там работает. Уж так хлопочет, так хлопочет. Перец вот мало того, что свежий носила, еще и насушила, да на днях попросила здешних ребятишек, чтобы склеили ей коробочки — послала зубочистки и сушеный перец на самый остров Трав, пограничникам, значит… Послушай, Хоан, — соседка уже была в своем дворе и на секунду задержалась. — Если к обеду она не вернется, приходи обедать ко мне, слышишь? Или пойдешь прямо сейчас к зенитчикам? Вот старушка-то обрадуется! А то ведь неизвестно, что ей в голову взбредет, когда вернется, — дома-то никаких дел нет, вот она и бродит целыми днями.
Хоан вспомнила сейчас разговор с соседкой, и сердце сжалось от нежности. Вот ведь какая она, ее мама, как скучает по дочери, а попробуй Хоан откажись от службы и вернись домой, сама же снова ее туда погонит…
— Хоан! — услышала она тихий окрик. Гостья легонько трясла ее за плечо, показывая на шедшую по обочине большую группу народных носильщиков и бойцов.
Одни тянули орудия, другие несли на плечах или на коромыслах оружие, мешки с рисом, ящики со снарядами. Шли они парами, вплотную друг за другом, длинной вереницей растянувшись по дороге.
Маленькая машина замедлила скорость, впереди, как стадо тяжело пыхтящих слонов, двигалась колонна грузовиков. Над темневшей вдалеке горой разлился мертвенно-бледный свет.
— Ракета!.. — тихонько вскрикнула Хоан, показывая на «фонарь», сброшенный самолетом. Гостья, наверное, впервые видит такое. «Фонарь» висел очень далеко, и его свет не достигал дороги, по которой они сейчас ехали.
За ручьем, пересекавшим дорогу, машины, сгрудившись, остановились, потом, урча, снова двинулись одна за другой. Встречные, громыхая порожними прицепами, обходили их. Бойкий на язык водитель одной из машин, идущих позади, высунулся из-за густых ветвей маскировки, укрывавших кабину, и озорно крикнул: