— Раздайсь! Дорогу машине со снарядами!
— А у меня винтовки! — подхватил другой. — Не будет винтовок — и снаряды ни к чему!
— А люди-то? Вот без них-то действительно ничего не получится…
Это отозвался водитель их машины, совсем еще молодой паренек, и тут же, нажав на сигнал, он прибавил скорость, и машина проскочила вперед по самому краю поля.
— Молодец! — не удержалась и похвалила его Хоан.
Вот бы маме увидеть все это — как бы она порадовалась. Вчера, как раз в тот момент, когда Хоан разыскала ее на батарее и вошла с дневальным в блиндаж, мама раздавала розы. Как же горячо спорили зенитчики из-за каждого цветка, Хоан и в голову не пришло бы, что они так любят цветы. Таз с водой и розами стоял посреди блиндажа, мама сидела рядом, а вокруг толпились зенитчики.
— Мне! Мне! Мне! Дайте мне! — просил каждый.
— Мне дайте! Вот эта красная моя!
— А мне вон ту, желтую!
Они были совсем как дети; мама, растроганная, радостно улыбалась, от улыбки морщинки на ее лице разгладились, и оно казалось сейчас совсем молодым… Зенитчики искали стаканы, консервные банки, каждый хотел обязательно поставить розу у своей койки.
— Ну как, ребята, землю взрыхлили на грядках?
— Да, все приготовили.
Когда все цветы из таза были разобраны, мама осторожно вынула из корзины саженцы коричных роз с корнями, облепленными землей. У этого сорта уже через несколько дней появляются почки, коричные розы легко выращивать, хотя по красоте они, конечно, уступают карминно-пунцовым, бархатным и чайным. Мама хорошо знала, когда какие розы цветут. Сейчас как раз была пора коричных роз, значит, на зенитной батарее, среди дыма и огня через несколько дней зацветут розы, совсем как у них дома.
Командир бережно принимал из рук матери Хоан саженцы и распределял их по орудийным расчетам: коричные розы нужно было сажать сразу. Вокруг батареи, вдоль всех окопов шли грядки с овощами, а теперь там отвели еще место для роз, нежных и чистых, благоухающих роз, которые дарили людям свою свежесть и красоту.
Мама заботливо осматривала каждый саженец и брызгала водой на корни.
Хоан наклонилась к дневальному и сказала ему на ухо: «Подождите, не говорите пока ничего». Ей хотелось издали, оставшись незамеченной, полюбоваться на маму, сейчас такую оживленную, точно все окружавшие ее бойцы были ее детьми, вот так вдруг сразу возмужавшими.
Покончив с саженцами и отряхивая руки, мать Хоан огляделась и замерла: как, неужели это ее «щенуля»? Она засуетилась и, не обращая внимания на то, что руки у нее в земле, принялась обнимать своего дорогого «щенулю», радостно бросившегося к ней.
— …Вот так штука, как же теперь ехать? — вдруг воскликнул водитель, высунувшись из машины и глядя вперед.
Небо стало совсем темным, плотные облака закрыли редкие звезды. Они подъехали к самому опасному участку дороги — здесь постоянно рыскали самолеты. Этот участок следовало проскочить как можно быстрее, но было так темно, что дорога тонула в сплошной глубокой черноте.
— Вот что… — сказала Хоан. — Я побегу впереди, и у вас будет ориентир — моя белая блузка!
Хоан мигом скинула куртку и выскочила на дорогу.
— Хоан, Хоан! — встревоженно крикнула гостья.
Но фигурка в белом — живой фонарик — уже замелькала перед машиной.
Машина медленно, но упрямо продвигалась вперед. Уже стали видны железные фермы моста, на косогоре поскрипывали тачки и подвесы на коромыслах.
Старик с белой, выделявшейся в темноте бородой тащил на плече большую связку каких-то планок, по-видимому все, что осталось от его разрушенного дома. Когда кто-то из шедших рядом спросил его, куда он несет все это, старик в сердцах плюнул и с ненавистью сказал:
— Чтоб им пусто было! Небось, если б на землю их предков кто посягнул, им бы это не по нраву пришлось!
Чем ближе к мосту, тем больше попадалось беспорядочно сваленных рельсов, шпал, камней, проволоки. То и дело раздавались удары молота, треск автогенной сварки, все вокруг было залито красноватым светом ацетиленовых фонарей. У въезда на мост дорогу машинам преградил военный.
— Фары зажигать только на мосту, как съедете — немедленно гасить!
Хоан проворно забралась в машину. Тускло-желтые блики фар освещали подрагивающие под колесами доски моста. Мост, горделиво изогнувшись гигантской змеей, перебросил свое гибкое тело через бурную реку. Железные фермы были сплошь исцарапаны, искорежены снарядами и осколками, и мост походил сейчас на раненого зверя, но его быки и фермы стояли гордо и непоколебимо, и нескончаемой вереницей шли по нему машины…
— Как он прекрасен! — восторженно сказала Хоан.
Гостья, не сдерживая своего волнения, высунулась из машины и смотрела во все глаза на проплывавшие мимо фермы.
— Грандиозно! — Каждая частица, каждая пядь металла, ставшего ржавым от влаги и от северных ветров, дувших здесь, казалось, были ей бесконечно дорогими. Она прижала руки к груди, словно стараясь унять сердце, слишком сильно бившееся от переполнявших его чувств…
Мост кончился, и через несколько десятков метров по обеим сторонам дороги пошли воронки от бомб. Фары погасли. Хоан хотела было снова спрыгнуть на дорогу, но в небе раздался шум мотора.
— Самолет!
Шофер резко затормозил. Хоан едва успела толкнуть гостью к обочине, как раздался взрыв.
— Ложись! — крикнула Хоан и, метнувшись вперед, укрыла своим телом гостью. Голова плотно прижата к голове, руки закрыли руки…
— Нет, нет! Хоан, пусти, я сама! — пыталась высвободиться гостья. Может, она хотела своими глазами увидеть бомбардировщики, а может, посмотреть на красный пунктир трассирующих пуль, выпущенных по ним, или просто боялась, что из-за нее с Хоан что-нибудь случится? Она пыталась высвободиться, и Хоан пришлось строго повторить:
— Лежите спокойно, правила охраны…
Ее слова заглушил грохот бомбы, разорвавшейся совсем близко, не более чем в двух даках[74] от них. Сразу же запахло паленым, сверху посыпались камни, комья земли, дверца машины распахнулась словно от порыва ветра.
— Ой! — стиснув зубы, вскрикнула Хоан, что-то острое ударило ее в спину, и она почувствовала боль.
— Тебе больно? Хоан, отвечай же, тебе больно? — встревожилась гостья.
— Ничего, ничего.
На мгновение Хоан забыла и боль и то, что вся она засыпана землей и пылью; она думала только об одном: гостья приехала из дружественной страны, а дружбу нужно уметь защитить, ведь это и поручили Хоан. Почему эти мысли пришли ей сейчас в голову, она и сама не знала. Мама, это твои глаза пристально смотрят на меня, ты тревожишься, конечно, но ведь ты и гордишься мной, правда, мама?
Камни и комья земли перестали падать.
Хоан поднялась, протянула гостье руку и спросила у людей, подбежавших со стороны моста:
— Как там?
— Трое раненых, уже пришла санитарная. Видно, опять хотели ударить по мосту, да промахнулись, попали в дорогу. Чтоб им пусто было! Днем бомбят, ничего не получается, так теперь еще и ночью повадились.
Хоан взглянула на гостью, у той лицо было забавно вымазано землей. Хоан порылась в кармане, вынула маленькое зеркальце.
— Как красиво!
Обе рассмеялись, и стали торопить друг друга, надо было ехать, чтобы поспеть к месту ночлега до полуночи. Хоан посветила фонариком: на машину было больно смотреть, дверца погнута, фары выбиты, на крыле большая вмятина от осколка. Но мотор работал без перебоев, значит, можно ехать дальше.
— Чуть помедлили бы, и нам крышка. А ты молодец, быстрая! — повернулся водитель к Хоан.
Гостья потянула Хоан за руку, приглашая сесть рядом с ней, на заднее сиденье.
— Тебе больно, Хоан?
— Нет, совсем не больно!
Гостья повернула Хоан к себе спиной, подняла блузку и посветила фонариком: на лопатке чернело огромное, величиной с кулак, пятно.
— Нужно немедленно растереть! — вскрикнула она. — Где санитарная сумка?
— Да ничего, ничего, просто камнем задело, завтра приложу лист памельмуса, и сразу все пройдет, — возражала Хоан.
Гостья между тем рылась в санитарной сумке, отыскивая мазь. Большая рука стала осторожно растирать синяк на худенькой спине девушки. Что-то твердое ощущалось под этой рукой всякий раз, когда она чуть отклонялась вправо.