Такие колкости целыми днями преследовали Мэн, бедная девушка потеряла покой. Она ступала по земле, словно по круглому бревну. Волосы падали ей на лицо, но она даже не убирала их.
После этого ливня и отец Мэн стал ругаться и ворчать. Стоило ему только взглянуть на Мэн, и глаза у него мутнеют. Ведь этот участок в семь сао — основной у семьи. Каждый год больше всего риса они получали именно с этого участка. Ведь говорили же этой упрямой Мэн, что бесполезно сеять рисовые зерна в сухую землю. Не послушалась. А теперь вода залила растеньица, и через несколько дней они превратятся в гнилую кашу. Несколько раз отец говорил Мэн, что надо перепахать поле и посадить новую рассаду. Мэн уже было привязала плуг к упряжке, да раздумала.
«Зачем спешить? Я так долго добивалась своего — и вдруг…» — укоряла она себя.
Обернувшись, Мэн увидела свою подружку Тхай. Та уже все знала.
— Подождем несколько дней, а если надо, вместе перепашем поле. Еще будет не поздно посадить новую рассаду.
Но Мэн как-то странно посмотрела на Тхай. Каждый раз при встрече они смеялись и резвились, словно огонь, пляшущий над сухой соломой. Сегодня же они только погладили друг друга по плечу. Мэн не хотелось ни о чем говорить. Ее отец стоял здесь же, рядом. Тхай обернулась к нему:
— Не терзайте Мэн, дядюшка. Если через несколько дней рис не поднимется, я помогу Мэн перепахать поле.
Мэн глядела на поле. Молодые всходы все еще зеленели. Но у нее все переворачивалось внутри, когда кто-нибудь останавливался у межи. Было бы это поле величиной с корзину, Мэн давно спрятала бы его в укромное место. Но куда спрячешь от людских глаз целых семь сао?
Даже мать Мэн, которая обычно молчала, сегодня упрекнула ее:
— Выросла ты уже, доченька, а работать еще не научилась. И отца не слушаешь. Не будет у нас урожая. Придется нам питаться лесными кореньями.
У Мэн много братьев и сестер, но она младшая в семье, и мать любит ее, будто единственного ребенка. Однако в селении люди осуждали Мэн, и мать стала беспокоиться, как бы не постиг их такой же голод, как в прошлые годы, когда вся семья разбредалась в разные стороны в поисках пропитания.
Мэн ничего не ответила ей. Молча смахнула слезы, вынула из-за пояса зеркальце и посмотрелась в него. «Пусть горит мое сердце!» — вспомнила она свои собственные слова.
Огромные темные тучи, словно проникнув в мысли девушки, вытащили откуда-то яркое солнце и повесили его над горой. Солнечные лучики заиграли в глазах Мэн.
— В этом году господин Небо рассердился на что-то. Вслед за страшным ливнем — жестокий зной. Как тут соберешь урожай! Небо может даровать жизнь, но так же легко может послать и смерть.
Люди обращали к небу жалобы, мольбы, упреки. Орошенные земли на равнине уже почти лишились влаги, а на богарных полях земля начинала трескаться. Скоро даже веревки, которыми обычно подвязывали охапки рисовой рассады и которые теперь валялись на чердаках, наверное, привяжут к черпалкам и нориям. Уже несколько дней по утрам почтенный Тэп листал старинные книги, выбирая день для высадки рисовой рассады, так чтобы он не приходился на День буйвола или День мыши. Но сегодня утром он не притронулся к книгам. Старик все поглаживал свою бороду и поглядывал на небо.
— Первый день месяца солнечный, значит, жаркая погода будет стоять долго.
А Мэн уже несколько дней не разгибая спины работала в поле, подкладывая под каждое растеньице пригоршни удобрений. И словно чтобы разогнать печаль девушки, небо нет-нет да и посылало легкий ветерок, который нежно гладил стебельки риса. Они тихо шелестели, как бы улыбались. Мэн успокаивала себя: «Если такая погода продержится еще дней десять, я могу быть спокойной. И если этот Лонг в день жатвы будет проходить мимо, я стащу его вниз. Пусть только попробует отказаться от своего обещания помочь мне, уж тогда я скажу ему несколько ласковых слов!»
В одиночестве она размышляла о многом. Мэн вспоминала, как учитель когда-то хвалил ее, она думала о предстоящей жатве и о том, как бы все-таки не пришлось перепахивать поле… Кто бы ни прошел мимо, Мэн даже не поднимала головы.
Но когда она вернулась домой, выяснилось, что все ее труды напрасны. Отец починил наконец-то плуг и после ужина стал распределять работу:
— Завтра все пойдете на посадку бобов и закончите ее.
— А вы, отец, что собираетесь делать?
— Я? Я пойду перепахивать то самое поле в семь сао. Что еще остается делать? Рисовая рассада сейчас отменно хороша.
Итак, завтра утром отец перепашет поле! Что же делать? Тхай, подружка, где ты?
Наступил вечер четырнадцатого дня седьмой луны. Медовые лепешки, слепленные по пару, развешаны на веревке возле стены. Мэн встретили недовольными возгласами:
— Почему опаздываешь? Или к твоим ногам сладкие лепешки прилипли?
— Еще никого нет, а вы говорите, что я опаздываю.
— Ничего себе дисциплинка у членов Союза трудовой молодежи…
Камыш, которым устлан помост, потрескивает под ногами юношей и девушек. Мать Мэн ушла в дом, опустила полог и потушила лампу. Дом освещает лишь свет луны, который, проникая через бамбуковую плетенку, играет на пологе круглыми серебряными бликами.
А снаружи доносятся смех и голоса. Сестрица Ханг, высунув голову из-за своего темно-синего полога, чуть заметно улыбается.
Товарищ Тэн выкрутил оба фитиля керосиновой лампы, но она все равно светит очень тускло. Написав последнюю цифру, Тэн отложил карандаш.
— От нашего селения надо послать одного делегата на собрание молодых активистов уезда. Я сейчас зачитаю, какие требования предъявляются к делегату.
Лонг слушал, укоризненно качая головой.
— Если предъявляются такие требования, то мы никого не сможем послать. В нашем селении такого человека нет…
— Давайте посмотрим внимательнее.
— Тхэн, наш группорг, уже получил решение из уезда.
— Да, все это так, — медленно проговорил чей-то голос.
На мгновение воцарилось молчание. Нян заерзала, оправила платье.
— А если послать Мэн? — спросила она.
Нян была одной из самых старших в группе. Ее поддержали:
— Правильно!
— Пошлем Мэн, не ошибемся.
— Я тоже согласен, но…
Вдруг послышался громкий голос:
— Это еще надо обсудить.
Голос принадлежал Лангу. Нян тотчас же подняла руку и взяла слово:
— Я расскажу об успехах Мэн.
И тут все увидели, как Мэн застучала ладошкой по плечу Нян, останавливая ее. Нян, которую прервали на полуслове, схватила Мэн за руку, двадцать загорелых пальчиков крепко переплелись. Замерцало пламя лампы, задрожали ее отсветы на стене.
Мэн остановила Нян потому, что не хотела, чтобы та рассказывала о ней. То, что сделала Мэн, ничтожно мало для члена Союза трудовой молодежи.
— Не надо, перестань! К чему это, Нян? — говорила Мэн. — Я предлагаю…
Но Нян перебила ее:
— Дай мне высказаться!
Пока они спорили, поднялась Тхай. Девушка, ни у кого не спрашивая разрешения, сказала, перекрывая общий гул своим громким голосом:
— Наша Мэн уже выучилась грамоте, а все равно продолжает учиться. Что же до ее работы во время борьбы с засухой, то я недавно встретила отца Мэн, и он мне сказал: если бы не Мэн, семье пришлось бы совсем плохо в голодные месяцы перед урожаем. Многие последовали ее примеру, и теперь все благодарны нашей Мэн. Разве этого не достаточно, чтобы послать Мэн в уезд на молодежный актив?
— Дайте мне сказать…
— Нет, я еще не кончила, — отвечала Тхай. — А сколько людей не верили Мэн и хотели ее разубедить? Она не поддалась на уговоры. Вспомните, сколько говорилось про нее едких, как уксус, слов, но наша Мэн твердо стояла на своем. Если сравнивать то, что она сделала, с делами всего уезда, то ее заслуга невелика, но если учесть успехи нашего села, то Мэн достойна быть делегатом на активе.
Мать Мэн уже давно лежала в постели и прислушивалась к голосам, доносившимся снаружи. Когда же она услышала заключительную фразу Тэна: «Ну, Мэн, готовься завтра пораньше отправиться в уезд», мать не выдержала и громко сказала: