Лам и Хао чуть было не столкнулись лбами. Увидев друга, Лам в первую минуту остолбенел от изумления, но, придя в себя, порядком рассердился. Он сам не мог взять в толк, почему встреча с Хао вызвала у него такую досаду. Увидев, какие у Хао красные, воспаленные глаза, какой болезненный вид, Лам не смог сдержать раздражения:
— Что за чудак! Ты ведь болен — чего же ради тебя сюда принесло? Забыл, что Тхан велел тебе лежать?
Хао виновато отвел глаза. В самом деле, возразить что-либо трудно. Он и в самом деле едва стоит на ногах. Стараясь скрыть свою слабость, Хао перевел дух и стал с беззаботным видом стряхивать сухие листья, приставшие к одежде.
Но Лам снова напустился на него:
— Что же ты молчишь? Я хочу узнать: ты действительно явился сюда по приказу Тхана?
— Нет, что ты!
Тут только Хао посмотрел в глаза другу. Тот добродушно улыбнулся и спокойно сказал:
— Никто мне не приказывал. Понимаешь, я сам… Просто я беспокоился за тебя.
В этот момент Хао так был похож на того мальчишку, с которым Лам учился в школе. Та же добродушная улыбка, тот же невозмутимый тон. Он был младшим, но всегда опекал его, старшего, всегда готов был защищать его. Лам вдруг все понял. Встретившись с ним взглядом, Лам почувствовал, что окончательно выходит из себя, однако Хао рассудительно продолжал:
— Лам, друг! Я очень за тебя беспокоился. Тебе ведь никогда не приходилось заниматься таким делом. К тому же это моя обязанность, ты тут ни при чем. Я уже вполне оправился, ну, давай-ка мне мины…
— Нет! Ни за что в жизни!
Лам замотал головой и вдруг подумал, что повторяет слова, которые слышал от других. Ни за что в жизни… Хао любил произносить эти слова, когда они вместе работали на дамбе, защищающей поля от наводнения, или когда рыли канавы на полях кооператива. А дома его собственная мать каждый день произносила эти самые слова. И здесь, в части, многие говорили так… и всегда решали за него. А он, Лам, это терпел и вел себя словно избалованный, всеми оберегаемый ребенок. Только теперь он понял, как все это ему надоело. Нет, он больше не позволит так обращаться с собой.
Попятившись назад, Лам судорожно вцепился в сумку с минами, словно опасаясь, как бы Хао не вырвал сумку у него из рук. Тот приблизился к нему, собираясь что-то сказать, но не успел и рта раскрыть, как почувствовал на своем плече сильную руку Лама и впервые в жизни увидел в глазах друга незнакомые злые огоньки. Даже голос Лама показался ему совершенно незнакомым — слишком строгим и твердым:
— Ну ладно, хватит! Ты можешь наконец понять, что это задание поручено мне и я не могу перепоручить его кому бы то ни было. Ясно? А теперь иди назад…
Все это было сказано спокойно, но твердо.
— Лам! Да выслушай же ты меня! Надо быть очень осторожным, очень…
Но Лам уже не слушал, он стремительно бросился вперед. На бегу он несколько раз оглянулся и радостно засмеялся, белоснежные зубы так и засверкали на мокром от пота лице.
Эту бомбу Лам увидел сразу. Спускаясь по крутому склону к дороге, он не сводил глаз с чудища, зарывшегося носом в землю прямо посредине дороги.
«Ну и подарочек подбросил нам мистер Джонсон!» — подумал он.
Разговаривая вполголоса сам с собой — это как-то успокаивало, — Лам остановился в нескольких шагах от бомбы. Она поразила его своими огромными размерами. «Ну и ну! — подумал Лам, — она похожа на гигантскую лодку, опрокинутую вверх дном. Ишь ты, как чудно выкрашена, не то желтая, не то рыжая». Впервые в жизни Лам собственными глазами увидел такую огромную бомбу… и совсем целую… Разглядывая бомбу, он вдруг обнаружил, что нисколько не волнуется. Он ощупал шероховатый корпус бомбы и только поежился.
Тело бомбы оказалось горячим, как нагретая сковорода. Может быть, оттого, что злой огонь, заключенный внутри, уже начал разгораться, а может, она нагрелась от солнца? Кто ее знает! Что толку понапрасну волноваться и ломать себе голову? Надо поскорее приниматься за дело, так-то оно будет лучше.
Лам приступил к делу. Земля на том месте, где залегла бомба, оказалась твердой, как обожженный кирпич, и лом отскакивал от нее. Но для Лама это была привычная работа — недаром он наловчился взрывать скалы. Вскоре углубление для закладки мины было готово. Лам еще раз ощупал ямку над горячим корпусом бомбы. Ну вот, почти все готово. Остается заложить запал, установить взрыватель, установить мины в углублении… все это он проделывал не раз, все давно знакомо. Вот только запал… кто знает, какой длины должен быть шнур… А то ведь не успеешь добежать до поворота дороги, как эта штуковина бабахнет.
Лам стал в тупик. От волнения у него заныло под ложечкой… Стиснув зубы, он одним ударом ножа перерезал шнур, уложил все мины в приготовленную ямку и плотно присыпал их землей…
Достав коробок, он невольно помедлил и, чиркнув спичкой, не сразу поднес ее к концу шнура… Шнур загорелся, но Лам подождал еще секунду-другую: надо было убедиться, что огонь побежал дальше. Лам в последний раз взглянул на чудище, залегшее посреди дороги. «Ну и громадина, — снова подумал он, — чтоб тебе пусто было, американский гостинчик! Только бы успеть убраться подальше отсюда, ведь через минуту-другую твое раздутое брюхо разлетится на куски и останется лишь груда металлолома!» Лам бежал, бормоча себе под нос: «Ничего, через минуту твоя песенка будет спета! И не так уж трудно было с тобой расправиться, дело, прямо надо сказать, пустячное…»
В лесу снова воцарилась торжественная тишина. Глубокое спокойное безмолвие. Не слышно больше взрывов. Даже цикады в густой листве разом оборвали звонкий хор. И только ручей неумолчно журчит в прохладной зеленой тени.
Лам искупался в ручье. Тщательно отряхнув от земли гимнастерку, он накинул ее на плечи и уселся рядом с Хао. Теперь, когда все было позади, его так и тянуло поозорничать… Он сунул за шиворот Хао холодную мокрую руку.
— Ну-ка, Хао, угадай, когда я больше всего волновался?
— Когда тебя засыпало землей?
Хао осторожно освободился от мокрой руки друга и стиснул ее в своей горячей ладони.
— Как бы не так!
— В тот момент, когда поджигал шнур?
— А вот и нет!
— Ну, тогда сдаюсь!
— Так вот: больше всего я волновался, когда налетел на тебя.
Хао изумился:
— Да ты что? Ты это серьезно?
Лам медлил с ответом. Помолчав некоторое время, он сказал с расстановкой, покачивая головой как бы в такт собственным мыслям:
— Представь себе, так оно и было. Больше всего я волновался именно в тот момент. Я так боялся, что ты не дашь мне самому выполнить задание…
И, словно вдруг испугавшись, что Хао его неправильно поймет, Лам заговорил быстро и сбивчиво:
— Это верно, что дело у нас общее, и неважно, кто его выполняет, ты или я. Но посуди сам… Если бы ты не заболел, а я не осмелился, не вызвался на это задание вместо тебя, то не представляю, что бы я потом делал. Разве не так? Я знаю, что ребята считают меня недотепой… и ты тоже. Да и сам я себя не высоко ставил. И только теперь понял: каждый может преодолеть себя, если захочет. Надо только хорошенько понять, в чем состоит твой долг, и приложить побольше усилий, ну чуть-чуть побольше… Вот как я, когда запалил шнур… Нужно было только зажечь спичку — и все пошло само собой… Я все про это думаю… Разве не так?
Лам смущенно запнулся. Но Хао видел, что у него радостно на душе и эта радость рвалась наружу, как прорывается на волю подземный ключ. Хао кивнул головой, с веселым и добрым смехом сказал:
— Верно, верно!
Девственный лес по ту сторону ручья неожиданно огласился какими-то звуками. Прислушавшись, друзья различили шелест сухих листьев, звонкий девичий смех. Похоже, что это девчонки из их части. Ну, конечно, они. Начинается ночная работа — так всегда бывало после того, как обезвреживались бомбы замедленного действия.
Вдали чернели громады гор, их причудливые очертания чем-то напоминали зубья гигантской мины. А вот и серп луны, он вынырнул, светлый и насмешливый, и расплылся в широкой улыбке.
Перевод И. Глебовой.