— Теперь она небось замужем, — задумчиво проговорил Чаунг.
Хоай прыснул:
— Уж не думал ли ты, старина, что она тебя до сих пор ждет? Она вышла замуж в другую деревню, на том берегу реки Ма. Кажется, уже четверо, не то пятеро ребятишек. Иногда встречаю ее, когда она приезжает навестить родные места, и непременно спрашиваю в шутку, мол, не забыла ли она белолицего Чаунга. Она покраснеет и стукнет меня кулаком: дескать, вот тебе, насмешник.
Говоря это, Хоай строил уморительные рожи — Ван заливалась смехом. Чаунг тоже засмеялся, но сразу спохватился. С этими воспоминаниями дело зашло слишком далеко. Надо знать меру. Поговорили, и довольно. В нынешних обстоятельствах следует соблюдать умеренность во всем, что касается воспоминаний. И Чаунг поспешил перевести разговор:
— Скажи, Хоай, а газеты вы там получаете регулярно? Есть ли трудности в идеологической работе среди крестьян?
Так и текла беседа, искусно направляемая Чаунгом. Опять о дождях и жаре, о деревенских заботах, о положении с продовольствием, о политике. Хоай совсем забыл о своей просьбе. А часов в девять все разошлись спать.
Ван легла, укрыв одеялом малыша, ее мучил все тот же недоуменный вопрос, почему Хоай так и не произнес своей просьбы. Чаунг же был доволен тем, как он искусно ушел от опасного разговора, и полагал, что он своими намеками сумел дать понять приятелю: беспокоить его, Чаунга, просьбами не следует. Взаимоотношения остались прекрасными, ни один не может ни в чем упрекнуть другого.
Чаунг не торопился улечься в кровать, не спешил опустить полог, он сел рядом с Ван и закурил. Скосил глаз, затянулся, передвинул сигарету в уголок рта и выпустил дым. Это был признак того, что Чаунг доволен. Он мечтательно следил за тем, как дымок устремился, рассеиваясь, к окну и словно растворился в складках цветной занавеси из тонкого шелка.
Наутро Хоай сказал, что собирается уехать девятичасовым поездом. Дома ждут дела, да, и женушка, должно быть, уже беспокоится. Она наказывала, чтоб не задерживался. Да и самому уже не по себе — не знает, как там они без него.
Чаунг не сдержал радости:
— Вот как?! Передавай привет жене и детям. Будет время, приезжай погостить еще.
Ван взглянула на мужа. Тот уже снова сидел с невозмутимым видом. В глазах Ван мелькнуло что-то недоброе, ее брови слегка нахмурились, тонкие губы дрогнули и, заколебавшись на мгновение, она вдруг выпалила:
— Хоай, вчера вы хотели что-то спросить у мужа, да так и не спросили…
Чаунг метнул на жену выразительный взгляд и недоуменно пожал плечами. Он вынул изо рта сигарету, помял в пальцах и опять сунул в рот. Ван старалась держаться спокойно и делала вид, что не замечает тайных знаков мужа.
Хоай с размаху хлопнул себя по бедру:
— Вот беда! Котелок у меня совсем не варит. Не напомнили бы — совсем забыл. А потом бы раскаивался. У меня вот какая просьба: мой маленький все болеет и болеет, никакие лекарства не помогают, слышал я, есть в Ханое отменный детский бальзам из деревни Ваунг. Я и хотел спросить Чаунга, не продают ли где его здесь? Я бы купил немного. А нет, так не надо. Если вы знаете, где продается этот бальзам, скажите, до девяти я еще успею.
Хоай раскрыл свой мешок, вытащил и показал всем пузырек:
— Это я для бальзама приготовил. Женушка говорила, мол, пузырьков в Ханое полно. Но я решил: зачем старине Чаунгу искать для меня пузырек, а вдруг у него нет? Я и сунул пузырек в свой мешочек. Да, правильно женушка говорит, совсем у меня память отшибло.
Чаунг растерянно заморгал. На мгновенье он смутился, но тут же снова принял невозмутимый вид.
— Вот оно что… Детский бальзам из деревни Ваунг… детский бальзам… — протянул он.
Ван побледнела. Ее лицо серовато-свинцового оттенка потемнело еще больше. Словно холодный, пронизывающий ветер пахнул ей в лицо. Неужели… Неужели это и есть та самая просьба Хоая? Все оправдания для мужа, которые она выискивала, рухнули. Выходит, правда все, что она думала о холодности, расчетливости, осмотрительности и лицемерии Чаунга? В ней что-то надломилось. Чаунг продолжал натянуто улыбаться. А перед Ван стояло открытое лицо Хоая, его некрасивые белые зубы, эти брови, будто подведенные углем, и чуть раскосые глаза. Ван стало неловко смотреть в эти глаза.