Приближался час отправления. Каждого из нас теперь окружили родственники, они давали последние наставления. Тут моя мать будто ненароком отошла в сторону. Шиу воспользовалась этим, подбежала ко мне, и мы с ней ушли под деревья филао. Лунный свет сквозил через редкие игольчатые листья филао и поблескивал на белых песчинках. Шиу смущенно сунула мне в руки подарок — полотенце с вышитыми рыбками, дружной парой они преодолевали волны. Потом она сорвала веточку филао, прикрепила ее к маскировочной сетке на моем шлеме и, помявшись, спросила:
— Нюан, ты не хочешь… что-то сказать мне перед уходом?
Голос у нее был такой, что у меня сердце сжалось от нежности.
— Обязательно! Но ты, вероятно, сама знаешь что?
Шиу шутя, легонько толкнула меня в бок и засмеялась.
— Наверно, скажешь, чтобы хорошо работала и перевыполняла план по сдаче рыбы?
— Не только это, — с хитрым видом покачал я головой.
— Научилась бы хорошо стрелять, да?
— И это еще не все!
Шиу нахмурила брови и покачала головой:
— Ну, тогда не знаю!
Я набрался храбрости, взял ее за плечи и, наклонившись к самому уху, шепнул:
— Слушай — я ухожу бить врага. Времени пройдет много. Если тебе кто-нибудь… придется по душе… не жди меня, расписывайся!
Шиу резко вырвалась, с силой стукнув меня в грудь, — до чего ж крепки руки у ополченок с побережья! — и склонив набок голову, сердито сверкнула на меня глазищами:
— Вот еще! Больно надо!
Перевод И. Зимониной.
Фам Хо
ВЕСЕЛИНКА
Дождавшись отбоя, Веселинка выбралась из убежища и, сжимая в руке кусок мыла «Ласточка», быстро пошла к дому. На душе у нес было тревожно и смутно. Бывает так: стоит, не колыхнется ровная гладь воды, а бросят в нее камень — и пойдут расходиться по ней круги…
У колодца, где росли высокое дерево карамболы — на нем как раз поспели плоды — и несколько едва подросших деревцев папайи, Веселинку ждал узелок с грязной одеждой.
— Ле!
— Что тебе?
Веселинка нерешительно подошла к младшей сестре.
— Знаешь, Тюнг приехал, я его издали видела… Наверное, скоро заглянет к нам…
Ле стала пунцовой. Но не только одно смущение было тому причиной.
— Мне-то какое дело, заглянет или не заглянет! — в сердцах сказала она и тут же прошмыгнула на кухню.
Веселинка прекрасно понимала, что творилось на душе у младшей сестры. Веселинка тоже испугалась, наверно, даже больше, чем сама Ле.
Ведь так уже было однажды: один юноша, его звали Хой, чуть было не посватался к Ле, но потом исчез и больше его не видели. А теперь вот Тюнг… Зайдет или нет?
Веселинка аккуратно разрезала ножом кусочек мыла, завернула и спрятала одну половинку, а другую понесла к колодцу.
Белый нон ее замелькал над круглой цементированной стенкой колодца, которая до сих пор еще выглядела красивой и аккуратной, хотя на ней кое-где уже проступили трещины.
Мыльная пена мелкими белыми пузырьками облепила руки. Приглядевшись, можно было увидеть, как в послеполуденных лучах солнца маленькие пузырьки играют и переливаются всеми цветами радуги.
А руки были сейчас белыми-белыми.
Веселинке нравилось смотреть на свои руки, когда она стирала. Наверно, никогда не бывали они такими чистыми, красивыми и не пахли так хорошо, как в эти минуты.
Сегодня, глядя на них, она отчего-то снова подумала о своей жизни. Если б можно было мыльной пеной смыть все ошибки!
Звали ее Веселинка, да жилось-то ей совсем невесело.
У Дыков было две дочери. Разница между сестрами была в три года.
До революции Дык назывался «инфирмье». После революции он продолжал заниматься тем же, но теперь его называли по-другому: фельдшер. Первое время ему совсем не нравилось это слово. «Инфирмье», казалось ему, звучало гораздо внушительнее. Потом он свыкся со своим новым званием и постепенно стал понимать, что новое слово «фельдшер» и то, что за ним стоит, намного ценнее «инфирмье», оставленного колонизаторами. Сейчас он уже ненавидел это старое слово, а вернее, осознал наконец, какому унижению подвергался, когда работал на колонизаторов. Местный уездный комитет поручил ему заведовать пунктом медицинской помощи. Пункт этот существовал и раньше, до революции. Домик был хоть и маленький, но аккуратный — он был покрыт желтой черепицей, а стены старательно выбелены известью. Там была даже лежанка, на которой осматривали больных или приготовляли лекарства.