— Не поможет! Вот если эту рыбину поймать, оторвать хвост да приложить к пораненному месту — вот тогда боль пройдет!
— Господи, да как же ее теперь поймаешь!
— Ну, случается иногда. Ладно, подай мне баночку с известью, смажу немного.
Тхать Нук закрыл ранку плотным слоем извести и потом, словно уступая мне, присыпал сверху табаком из разорванной сигареты. «Вот так лучше. Боль-то какая, небось это не белый сом, от него тоже больно, но не так!»
Щиколотка распухала прямо на глазах. Как не удерживал меня старик, я закатал повыше брюки, засучил рукава рубашки и прыгнул вместо него в протоку. Однако мне пришлось приложить немало усилий, пока лодка наконец не сдвинулась с места.
— Ну, тебе с непривычки трудно. Вот отдохну немного, боль поутихнет, сам возьмусь.
— Ничего! Ничего… я… тоже… могу…
Но уже через какие-нибудь полчаса я был совершенно мокрый от пота, точно выкупался. Лодка, правда, пошла значительно легче, видимо, приближалась большая вода.
— Поднимайся, теперь можно грести… Отдыхай, я сам!
Я забрался в лодку. Для того чтобы умерить охватившее меня нервное возбуждение и показать, что я не из белоручек и не новичок на реке, я взял весло и стал грести.
— Ну вот и утро скоро, — вдруг пробормотал старик, который сидел, обхватив больную ногу.
Я прислушался: далеко в деревне, невидимые за туманом, кричали петухи. У развилки я спросил:
— Направо поворачивать или налево?
— Направо. Поедем в Бамбуковую деревню.
Где-то совсем близко раздалось несколько винтовочных выстрелов, а за ними автоматная очередь. И почти тут же над нашими головами появились два вертолета.
— Черт, повадились охотиться каждую ночь. Видно, партизаны из Бамбуковой деревни один все же подстрелили. Они ведь всегда звеньями по три летают…
Мне незачем было знать, сбит один из вертолетов или нет. Я пытался представить себе людей, которые только что стреляли. Какие они? Добрые, жестокие? Может, старик везет меня в Бамбуковую деревню, чтобы сдать им?
По листьям пальм побежал прохладный ветерок, он принес запах гари.
Тхать Нук велел мне передохнуть.
— Ну-ка, выпей со мной вина, согрейся!
— Спасибо, я не пью.
— А настойку?
— Нет, не люблю.
— Ну, тогда я тебе чай сделаю.
Он налил себе небольшой стаканчик, осушил его залпом и принялся разжигать огонь в глиняной жаровне, пристроенной на корме. Мы перебросились с ним еще какими-то пустыми, ничего не значащими фразами, и вдруг он спросил:
— Ты сам-то откуда будешь?
— Из Тяккадао.
— Ну, дорога дальняя… Что-то ты не похож на наших вьетнамцев![46]
— Я последних года четыре работал в Намаванге[47].
Не знаю, верил ли старик тому, что я говорил, но я принялся пересказывать все, что я когда-либо слышал о Стране Пагод, лишь бы только доказать, что я действительно из местных вьетнамцев.
Тхать Нук вздохнул, налил чашку чая и протянул мне.
— Палочки для еды бывают длинные, а бывают и короткие, вода случается и большая, и малая — то прилив, то отлив. И в Камбодже так, и во Вьетнаме так. Повсюду есть люди и хорошие, и плохие. Сайгонские солдаты и солдаты Лон Нола сожгли мой дом и убили жену, а невестку и внука бросили в огонь… Один я остался на этом свете… Так-то вот, а некоторые считают меня вором. Враки все это! Просто раньше главари здешних шаек побаивались меня и частенько стаканчик подносили. Людям всегда подозрителен тот, о ком они мало знают. Вот я, к примеру, как про тебя поначалу думал…
— Что я тайный агент, шпион?
— Вот-вот!
Большие, влажно поблескивающие глаза старика смотрели на меня простодушно и смущенно. Я опустил голову. Значит, нелегко пришлось нам обоим — и ему и мне, — и все это из-за тех, кто сделал меня своим слугой. Я мог обмануть еще кого-нибудь, обмануть раз, другой, но невозможно обмануть всех. И главное, нельзя обмануть самого себя. Я почувствовал необходимость во всем признаться Тхать Нуку.
— Скажу вам правду, я солдат сайгонской армии.
— Ну! Выходит…
— Да. Меня взяли насильно, привезли в Кампонгспы. Я бежал…
Так бывает, когда долго сдерживаемая вода вдруг прорвет плотину, — я рассказал ему все до мельчайших подробностей: и про то, как я блуждал в джунглях, и про то, как боялся его…