«Дин, дорогой… Я же говорил, старик… Ди-и-ин!»
Он слышал Ника, слышал Мэри, слышал сотню других, незнакомых голосов. Издеваясь, ветер кружил вокруг него – сильный, напитанный чужими душами…
Они страдали. Он – тоже.
«Мэри… дорогая…»
Дин оскалился и бросился на ведьму с крестом. Взмах руки, злобный взгляд – и он отлетел, не достигнув цели.
– Не будешь любить меня?
– Катись в ад, стерва!
Ведьма ощерилась, и в Дина полетел ветер.
«Вместе. В горе и в радости. Навсегда», – ещё успел подумать он.
И улыбнулся.
Покажи зубки
Ширли грызла губу и смотрела в окно, за которым чернел бескрайний лес. Густой, страшный, полный Истребителей… и такой манящий.
Вкус железа во рту привёл в чувство. Сразу вспомнился Багровый обед, что поджидал на первом этаже. Стоило это понять – и желудок съёжился до размеров горошины. Секундой спустя по коридору разнёсся звон колокольчика – самый мерзкий звук на свете.
Вздохнув, Ширли соскользнула с подоконника и оправила платье. Мать любила, когда она наряжалась в красное.
В цвет крови.
– Привет, Ван Хельсинг, – шепнула Ширли, проходя мимо черепа, что прятался в стенной нише.
Матери не нравилось, когда она называла его так. Но Ширли, когда-то услышав неосторожно обронённое имя, накрепко запомнила его и решила, что это лучше, чем «Безымянный».
Иногда она даже завидовала ему.
Ведь черепу не надо делать то, что не хочется.
«Но он тоже не в силах покинуть Замок», – подумала Ширли, заходя в столовую. И тут же подавила крамольную мысль.
– Моя девочка!
Красноглазая мать, что рассматривала клыки в ручном зеркальце, отложила его и порывисто встала, как всегда закутанная в тёмную вуаль и жатый бархат. Рука её в кружевной перчатке поманила Ширли. Подойдя, девочка сделала книксен и заученно улыбнулась.
– Ну, покажи-ка зубки!
Ширли послушно открыла рот. Нервные, тонкие пальцы матери залезли в него и закопошились, как, бывало, паучки в челюстях Хельсинга. Огладив оба клыка, они убрались, и на материном лице – лилейно-белом, в пахучей пудре, – вновь прорезались морщины.
– Ничего, девочка. Зубки хорошие, крепкие. Ты славно ухаживаешь за ними. Скоро они вырастут! А теперь пойдём, пойдём скорей за стол. Тебе нужно тренироваться!
Ширли сглотнула, увидев тонкие мясные ломтики на блюде. Даже издалека было заметно, что они источают кровь.
Когда-то Ширли пыталась есть такое каждый день: и на завтрак, и на обед, и на ужин. Но нутро бунтовалось, а однажды сырое мясо, запитое стаканчиком крови, вызвало лихорадку. Те дни прошли в забытье, в багровом тумане, выныривая из которого, Ширли видела то мать, коловшую ей руку тонкой и острой иглой, то отца – странный, полуразмытый образ, что был связан с самыми ранними воспоминаниями детства, а иногда – вот странное дело! – сливался с кем-то другим…
Ширли смутно помнила время, когда ещё не пряталась в Замке. Когда не знала, что она – особенная, и по следу её идут безжалостные Истребители.
«Но хуже всех – Главный! Он хотел выдрать мои зубы! Хотел запрятать в дом, где меня бросят голодать, не давая кровь! Но, главное, он хотел забрать у меня тебя! Тебя!.. О, моя девочка! Он не ведает жалости…»
Да. Главный был много в чём повинен. Именно он, по словам матери, убил человека, служившего вампирам, – отца Ширли, после чего они ударились в бега, а сейчас прятались в трёхэтажном Замке. Это было уже четвёртое или пятое их убежище. Иногда, выпив ложку кровавого зелья, поднесённого матерью, Ширли засыпала в одном Замке среди лесов, а просыпалась – в другом…
«Ничего-ничего! – частенько приговаривала мать. – Мы отомстим Главному! Отыщем потомка графа Дракулы, он даст нам отпить свою кровь, и мы станем в сто раз сильней! Вот вырастешь…» Но силы, что ждала её мать, всё не появлялись. Клыки не росли, а кровь – и животных, и человечья, из странных пакетиков, – вызывала не вожделение, а отвращение.
Ширли не могла представить, что вопьётся клыками в чью-то шею. А мать говорила, что это прекрасно. Однако надо быть очень, очень осторожными… Ведь именно тогда, когда мать куснула горло некой противной особы, её едва не упекли в психу… «Неважно, девочка», – говорила на этом месте мать и быстро уводила разговор в другую сторону.
Мать и её кусала – давно, в далёком детстве. В память об этом на коже остался белёсый шрам. Но Ширли всё равно была другой. Мать старалась, как могла, но ей, полукровке с голубыми глазами отца-человека, было далеко, очень далеко до настоящего вампира…
«Ешь», – приказала себе Ширли, смотря на тонюсенькие полоски сырой говядины.
– Ешь, – ласково сказала мать, – и получишь пирожное.