Последняя мысль Таню развлекла, и она бодро прибавила шагу: «Нет, у меня точно получится! Саулешке лишнего болтать не собираюсь, так что все устроится…»
Таня сдвинула брови, припоминая, что известно подруге о той давней истории.
Ее лицо разгладилось: да ничего практически! У Сауле той осенью такой бешеный токсикоз был, из постели не вылезала. Стоило голову приподнять, ее тут же выворачивало. Бедняга на тень походила — тощая, мрачная, с потухшими глазами, едва живая.
Саулешка и в ЗАГС, помнится, не ходила. Вместо нее Таня отправила Катьку Сидорову, она больше других Саулешкиной фотографии в паспорте соответствовала, хотя на самом деле они совсем не похожи.
Впрочем, Таня и сама могла вместо Сауле «невестой» стать. Никто фото с оригиналом не сличал, все прошло как-то буднично и без осложнений, даже неинтересно.
Таня хмыкнула: может, сыграла роль подушка, привязанная Катькой к животу? И справка о беременности?
Ну, не важно. Главное — Саулешка знает о собственном «замужестве» самый минимум. Она даже свидетельства о браке не видела, оно у Тани в шкафу, под стопкой постельного белья хранится. Сауле лишь фамилия и имя «мужа» известны, ничего больше.
Сауле сама теперь Колыванова. Таня тогда настояла на смене фамилии, как Саулешка ни упиралась.
И правильно сделала, что настояла. Пусть теперь попробует этот типчик из Южного Казахстана вычислить Сауле! Искать-то он будет кого? Правильно, Ковалеву!
Вот и пусть землю роет.
Таня нежно улыбнулась: зато Китеныш теперь — Никита Евгеньевич Колыванов. Можно сказать — почти родственник ей, вот так забавно фишка легла.
Хотя… тетя Галя, помнится, говорила: где-то в Новгородской области есть деревня Колываново, там этих Колывановых… Так что однофамильцев у Женьки хватает и без Саулешки с сыном.
Сама Сауле о «муже» не говорила. Таня ей тогда сказала, что Женька сразу уехал из города. Мол, живет сейчас где-то под Москвой, пытается найти работу по душе.
Сауле ни разу не спросила о нем. Только, как получила гражданство, все просила передать Колыванову «большое спасибо».
Таня, само собой, обещала.
С тех пор Сауле не вспоминала, что замужем.
Выходит, нет никакой причины Саулешке упираться, отказываясь от нового места. Все выгладит вполне обыденно: подумаешь, Таня использовала какие-то дальние родственные связи. В наше время все так делают, ничего особенного.
Таня нехорошо усмехнулась: «Ну, Саулешка, держись! Хоть словечко против услышу… убью, вот ей-богу убью!»
Глава 3
НИКИТА
Никита сразу понял — у мамы что-то случилось, едва увидел ее глаза. С раннего детства он именно по ним определял настроение матери, Сауле лишь удивлялась необыкновенной проницательности своего Китеныша.
Она не знала о предательском свойстве собственных радужек. Ее глаза меняли цвет очень легко: от ярко-синего, искристого, в моменты счастливого возбуждения, до почти пепельно-серого, с серебристыми всплесками в минуты отчаяния.
Сам Никита больше любил, когда материнские глаза светились ласковой голубизной, ровно и спокойно. Это означало: все в порядке, его, Никиту, любят, мама ничем не озабочена, сегодня с ней можно поговорить на любую тему. Или поиграть в шахматы. Почитать книгу. Порисовать вместе. Придумать историю, какой никто никогда не услышит.
Никита с пеленок удивлял всех серьезностью и редкой рассудительностью. Как уверяла тетя Таня — ему дано на двоих, самой Сауле в здравом рассудке тетя Таня отказывала напрочь.
Никита нежно любил мать и старательно опекал. Еще совсем малышом цеплялся за пакет с хлебом, когда они шли из магазина: как же — не женское дело носить тяжести! Дома хватался за любую работу, порой больше мешая, чем помогая, но не вызывал протеста матери, лишь признательную улыбку.
Едва научившись говорить, Никита напоминал рассеянной Сауле о забытой на плите кипящей кастрюле с супом, включенном утюге или визите к стоматологу.
Никита ощущал себя мужчиной всегда, как только начал осознавать себя. И всегда чувствовал ответственность за мать. Самую лучшую в мире, в этом он ни секунды не сомневался.
Сауле же принимала его заботу как должное. Она обожала своего Китеныша и держалась с ним на равных. Видела в нем не младенца — человека! — причем с самого рождения, едва малыш улыбнулся ей.