Джипчик покатил меня домой. В дороге я подытожил: разговор с Лёвой провалился. А чего я ожидал? Что Лёва от моих подозрений наделает в штаны, и накатает признание в убийстве?
Раскатывать рукава я не спешил. Ведь в багажнике меня ждал чемодан пухлых тетрадок в клеточку.
*
*
По пути домой я заехал к знакомому доктору. Оставил ему историю болезни мамаши и монетку за работу. Попросил поискать, что в мамашиной “книге нездоровья” сказано об аллергии на собак. А то я мог читать ту книженцию хоть год, а понял бы ровным счётом ноль. Всё же книжица хоть и тонкая, но исписана неразборчивыми каракулями, да на латыни, а если русское слово где и попадалось, то это был заумный термин, понятный только врачу, пусть и ветеринару.
Доктор сослался на дикую занятость, книжицу мамашиного нездоровья оставил себе, пообещал позвонить, как управится с клиентами и моим заданием.
Дома я засел за дневники лёвиной бабушки. Я разложил пухлые тетрадки по годам, что вензелями красовались на обложках. На один год приходилось две тетрадки, на другой – три, а то и четыре. Если учесть, что лёвина бабушка покинула нас сразу после юбилея в семьдесят лет, а вести дневники начала в пятнадцать… До ровного счёта – двух сотен – бабуля не дописала всего три тетрадки.
Чтобы не перечитывать все дневники, – так можно было просидеть вечность, – я нашёл тетрадки, где на обложке лёвина бабушка написала год, когда дочурке стукнул трёшник. Со слов Кати аллергия оставила мамашу в покое к пяти годкам, потому я отобрал ещё и те дневники, что описывали следующие после трёшника два года мамашиной жизни.
Итого вышла стопка в восемь толстых тетрадей. Поначалу я запаниковал: читать немало. Затем я вспомнил, зачем дневники брал, и паниковать перестал.
Ведь я хотел проверить, говорила ли Катя насчёт записей в дневниках правду. Если Катя не врала, то я хотел узнать, какая именно порода собак вызывала аллергию, и насколько сильную. Верить на слово Кате – значит играть в испорченный телефон. Катя могла ошибиться, а я из-за своей доверчивости увёл бы следствие в лучшем случае в сторону, в худшем завёл бы в тупик. В обоих случаях потеря времени – причём колоссальная – гарантирована. В сравнении с той потерей один вечер, отведённый на чтение восьми – пусть даже толстых – тетрадей, я счёл пустяком.
На упоминания аллергии я наткнулся в третьем дневнике. Память Катю не подвела. Аллергия у лёвиной мамаши появилась после того, как трёхлетнюю девочку испугала немецкая овчарка. Лёвина бабушка предполагала, что у дочурки аллергия на нервной почве, от страха. Врачи установили, что аллергия не нервная, а на шерсть, причём на шерсть овчарки именно немецкой, а не среднеазиатской или шотландской. Несколько раз за два года приступы аллергии мамашу прихватывали так, что девочку с трудом откачивали в реанимации. А после пятилетнего юбилея аллергия исчезла. Ушла так же, как и пришла: вдруг, без расклейки афиш.
При первом упоминании аллергии лёвина бабушка отвела напасти всего один лист, зато в запись вошли и первый вызов “скорой”, и диагноз, и порода собачек, и возможные последствия вплоть до летального исхода.
Чтобы прочесть запись об аллергии полностью, надо было страницу перевернуть. В том месте, где страницу берут пальцами, чтобы перевернуть, я заметил жирное пятно. Такие пятна появляются, когда страницу переворачивают свежевыпачканными пальцами. К примеру, иные читатели обожают жевать истекающий жиром беляш, а пальцы вытирать о страницу.
Или страницу переворачивали пальцами не такими уж и жирными, но часто. То есть страница вызвала интерес, и её перечитали пару-тройку раз. Соседние страницы дневника жирными пятнами похвастать не могли.
Затем меня привлёк знакомый запах. Я прикрыл глаза, включил поиск по памяти. Несколько минут мне казалось, что ещё чуть-чуть – и я вспомню, чем пахнет страница бабушкиного дневника. Ан нет, воспоминание вертелось перед забором, что отделяет забытое от сознания, причём вертелось со стороны забытого.
Когда почувствовал, что извилины задымились, я мозголомку отбросил, принялся укладывать в чемодан те дневники, что отборочный тур не прошли. Не успел уложить и десятка тетрадок, как память выдала на-гора результат поиска: страница об аллергии пахла детским кремом. Причём не каким-то импортным, с ведром отдушек на сто граммов крема. Страница пахла кремом нашим, отечественным, рецептура которого сохранилась с советских времён. Тем кремом, которым мазал руки Лёва.
Я задал себе вопрос: почему страница про аллергию пахла детским кремом Лёвы? Ответ напросился один: потому, что ту страницу читал Лёва. Вряд ли в доме мамаши нашёлся ещё один фанат детского крема. Даже если бы и нашёлся, то почему этот фанат читал только ту страницу, где об аллергии?