- Тра-та-та, - сказала она. - Затараторил, тараторка.
Он вскарабкался по длинной холодной лестнице на чердак, его пробирала дрожь.
Бывали такие зимние ночи, когда он просыпался, продрогнув до костей, ледяные колокола звенели в ушах, мороз щипал каждый нерв, будто вспыхивал внутри колючий фейерверк и рассыпались ослепительно белые искры, и жгучий снег падал на безмолвные потаенные долины подсознания. Было холодно-холодно, так холодно, что и долгое-долгое знойное лето со всеми своими зелеными факелами и жарким бронзовым солнцем не растопило бы сковавший все его существо ледяной панцирь - понадобилось бы не одно лето, а добрых два десятка. По ночам в постели весь он точно огромная пресная сосулька, снежный истукан, и в нем поднимается вьюга бессвязных сновидений, суматоха ледяных кристаллов. А за стенами опустилась вечная зима, над всем нависло низкое свинцово-серое небо и давит людей, точно тяжкий пресс - виноградные гроздья, перемалывает краски и разум и самую жизнь; только дети уцелели и носятся на лыжах, летят на санках с оледенелых гор, в чьих склонах, как в зеркале, отражается этот давящий железный щит и опускается все ниже, ниже - каждый день и каждую нескончаемую ночь.
Уильям Финч откинул крышку чердачного люка. Зато - вот оно! Вокруг него взвилась летняя пыль. Здесь, на чердаке, пыль кипела от жары, сохранившейся с давно прошедших знойных дней. Он тихо закрыл за собой люк.
На губах его заиграла улыбка.
Чердак безмолвствовал, словно черная туча перед грозой. Лишь изредка до Коры сверху доносилось невнятное мужнино бормотанье.
В пять часов пополудни мистер Финч встал на пороге кухни, напевая "О мечты мои златые", взмахнул новехонькой соломенной шляпой и крикнул, будто малого ребенка хотел напугать:
- У-у!
- Ты что, проспал, что ли, весь день? - огрызнулась жена. - Я тебе четыре раза кричала, хоть бы отозвался.
- Проспал? - переспросил он, подумал минуту и фыркнул, но тотчас зажал рот ладонью. - Да, пожалуй, что и так.
Тут только она его разглядела.
- Боже милостивый! Где ты раздобыл это тряпье?
На Уильяме был красный в полоску, точно леденец, сюртук, высокий тугой белый воротничок и кремовые панталоны. А соломенная шляпа благоухала так, словно в воздух подбросили пригоршню свежего сена.
- Нашел в старом сундуке.
Кора потянула носом:
- Нафталином не пахнет. И выглядит как новенький.
- Нет-нет, - поспешно возразил Уильям. Под критическим взором жены ему явно стало не по себе.
- Нашел время для маскарада, - сказала Кора.
- Уж и позабавиться нельзя?
- Только забавляться и умеешь, - она сердито захлопнула духовку. - Бог свидетель, я сижу дома и вяжу тебе носки, а ты в это время в лавке подхватываешь дам под локоток, можно подумать, они без тебя не найдут, где вход, где выход!
Но Уильям уклонился от ссоры.
- Послушай, Кора... - он потупился, разглядывая что-то на дне новехонькой, хрустящей соломенной шляпы. - Ведь правда, хорошо бы прогуляться, как мы, бывало, гуляли по воскресеньям? Ты - под шелковым зонтиком, и чтоб длинные юбки шуршали, а потом посидеть в аптеке на стульях с железными ножками, и чтоб пахло... помнишь, как пахло когда-то в аптеке? Почему теперь так не пахнет? И спросить два стакана сарсапарелевой, а потом прокатиться в нашем "форде" девятьсот десятого года на Хэннегенскую набережную, и поужинать в отдельном кабинете, и послушать духовой оркестр. Хочешь?
- Ужин готов. И сними эти дурацкие тряпки, хватит шута разыгрывать.
Уильям не отступался:
- Ну а если б можно было так: захотела - и поехала? - сказал он, не сводя с нее глаз. - Поля, дорога обсажена дубами, тихая, совсем как в былые годы, когда еще не носились повсюду эти бешеные автомобили. Ты бы поехала?
- На тех дорогах была страшная пылища. Мы возвращались домой черные, как папуасы. Кстати, - Кора взяла со стола сахарницу и встряхнула ее, - нынче утром у меня тут лежало сорок долларов. А сейчас нету! Уж не заказал ли ты этот костюмчик в театральной мастерской? Он новый, с иголочки, ни в каком сундуке он не лежал!
- Я... - Уильям осекся.
Жена бушевала еще добрых полчаса, но он так и не стал защищаться. Весь дом сотрясался от порывов ноябрьского ветра, и под речи Коры свинцовое, стылое небо опять пошло сыпать снегом.
- Отвечай мне! - кричала она. - Ты что, совсем рехнулся? Ухлопать наши кровные денежки на тряпье, которое и носить-то нельзя!
- На чердаке... - начал Уильям.