Чтобы не возвращаться с пустыми руками, мы решили взять левее и попытаться дойти до столба серого вулканического дыма, поднимавшегося из бока горы в нескольких километрах к югу, — он интриговал меня с самого начала. На вопрос: «Можно ли добраться туда по склону?» — дон Карлос и Рибера без колебаний ответили: «Еще бы! Два-три овражка, а за ними совсем легко!»
Пришлось вернуться к месту, где кончались оголенные землетрясением склоны. На этом мы потеряли метров двести высоты. Цепляясь за кусты, заскользили вниз (потеряв еще пару сотен метров), перешли поток вброд и взобрались на поросший травой противоположный склон. Потратив час, я добрался до нового гребня и здесь испытал разочарование во второй раз за день: наша цель, то есть столб дыма, была по-прежнему столь же далекой, а это означало, что она намного дальше, чем мы думали. От следующего гребня нас отделял еще один овраг.
Был час дня. Поднажав, чтобы преодолеть «два-три овражка», мы могли бы очутиться у столба дыма достаточно рано, чтобы вернуться в долину если не до наступления темноты, то хотя бы без особого труда. Со вчерашнего вечера мы ничего не ели. Я к такому режиму привык и частенько не беру еды на целый день ходьбы по горам. Правда, мы захватили несколько груш — они пошли на завтрак и на ужин. Цепляясь за кустики, сползли в глубокий овраг, перешли по бревну через широкий, пенившийся в каменном желобе ручей и взобрались еще на один гребень. С него мы разглядели, что по крайней мере еще два оврага отделяли нас от более высокого гребня, откуда можно было бы увидеть вытекающий из кратера поток и эруптивное жерло, из которого поднимался столб дыма. Раз так, то вперед! Перебираться через овражки было все так же непросто, на всех спусках и подъемах надо было отыскивать проходы. Кроме того после каждого оврага мы теряли в высоте, а к кустарнику добавлялись бамбуковые деревца. Правда, хвататься за них было куда как приятнее и надежнее… И все-таки, когда мы наконец выбрались на желанный гребень, потока мы перед собой не обнаружили. Похоже было, что столб дыма так и не приблизился: взгляду открывались новые гребни, а уже было около трех часов дня… Я решил повернуть назад, чтобы до ночи вернуться на лесную тропинку. Стало быть, новых три часа карабканий по «двум-трем овражкам». Перспектива эта тем более обескураживал что ей предшествовала полная неудача…
Однако Рибера и дон Карлос настояли на том, чтобы идти дальше, но не к жерлу, недосягаемому в тот день, а к длинному лесистому холму ниже нас к юго-востоку, где, по их словам, проходила тропа лесорубов. Конечно же, был прямой резон не ползти назад, а перебраться через «два овражка», отделявших нас от холма, если можно было верить проводникам.
Их оказалось пять, а не два! Чем ниже мы спускались, тем гуще становился бамбук на скатах оврагов. Заросли его стали такими плотными, что больше мешали, чем помогали. С десятком оврагов за спиной мы могли надеяться дойти до ночи только до тропинки, о которой говорили два наших проводника. Что касается Сальдивии, то он помалкивал, поскольку не знал, куда идти… Право слово, из него получился бы прекрасный научный работник!
Мы преодолели еще один крутой, оголенный оползнем склон, в котором я с трудом вырубал носком ботинка ступеньки для своих спутников, и вышли на поросший лесом гребень. К нему ли должна была выходить тропа дровосеков, по которой проводники надеялись спуститься в долину? Не известно. Шли мы невероятно медленно, так как пучки бамбука так тесно стояли между высоченными деревьями девственного леса, что мы в метре не видели друг друга. Это был какой-то бамбуковый бред! Со всех сторон бамбук: старые стволы, толстые, как корабельные мачты, тонкие и легкие молодые ростки… Бесконечность из желобчатых прямых и расходящихся пучками живых стеблей и устилающих землю или висящих в 5, 10, 20 метрах над ней мертвых стеблей. Лес превратился в упругую сеть, во множество бамбуковых клеток. На первый взгляд он казался непроходимым. Да и на второй тоже. И все-таки мы продолжали идти по нему, но невыносимо медленно, пробиваясь пядь за пядью сквозь частые стволы, выдираясь из их гладких тисков. Иногда на один шаг уходило две минуты.
Думаю, нельзя представить, не пережив самому, подспудную тревогу, когда кажешься себе большим и неловким насекомым, упорно продвигающимся неизвестно куда через чащу гигантских трав. Мы то пробирались ползком под завалом из упавших стволов, то забирались по стеблям на головокружительную (для некоторых — в буквальном смысле) высоту, иногда на 15–20 метров над землей, и все это в совершенно однообразном колдовском лесу. Время уходило, а мы все барахтались в безвыходном лабиринте!
На закате мы оказались в тупике: гребень резко оборвался перед нами. Слева, справа и спереди склоны сбегали к невидимым потокам, угадываемым только по реву. Идти дальше даже днем потребовало бы умения и ловкости, которыми мы обладали не все. В наступающей ночи не могло быть речи ни об этом, ни о возвращении по пройденному маршруту. Пришлось остановиться и дожидаться восхода солнца. Долгую ночь мы провели в сырости, дрожа от холода, голодные, с тревогой в сердце.
Один из спутников сказал, что боится никогда отсюда не выбраться и умереть в этой непроходимой чаще. И было видно, что он действительно боится. Второй сказал, что он боится, хватит ли сил проделать обратный путь. Я сам немного боялся не «найти выхода», то есть застрять в бамбуковом плену дольше 6–8 часов. Но особенно я опасался несчастного случая, который вывел бы из строя одного из нас и заставил бы меня оставаться подле него, пока остальные не вырвутся, отсюда и не приведут помощь. Кстати, я плохо себе представлял носилки в этих джунглях… Боялся я и как бы не проснулся вулкан. Завязнув в бамбуке, мы бы сгорели, окажись пепел горячим, или задохнулись, окажись он густым. Люди погибали и в куда менее глупых ситуациях, так почему бы это не могло случиться с нами здесь? Юношеское чувство бессмертия, всегда жившее во мне, уже не было таким прочным, как между 20 и 40 годами. И, взвесив наши шансы, я ничуть не успокоился, тем более что, постоянно следя за метеоусловиями, я увидел, что луна скрылась за тучами, а это обещало неважную погоду. Если ко всему добавится туман, дело обернется совсем худо. Но эти пессимистические мысли я оставил при себе и постарался подбодрить своих товарищей.
Вне всякого сомнения, сущность людей проявляется в таких вот тяжелых условиях, в испытаниях опасностью. Мои коллеги оказались не на высоте положения, особенно один из них, для которого вулканология служила всего-навсего удобной ступенькой в карьере, ничего общего не имевшей с подлинным научным знанием. На Кальбуко я потерял к ним уважение, и последующие события оправдали первую мою спонтанную реакцию на их поведение. В полевых условиях, равно как и в лаборатории, вулканологи должны внимательнее подбирать себе напарников!
В шесть утра мы пустились в обратный путь. Поскольку Рибера и Сальдивия досконально знали окрестности, то они восстанавливали наш вчерашний маршрут. К середине второй половины дня мы предстали перед губернатором. Тот был настолько уверен в нашей гибели, что сообщил об этом всему миру… Разумеется, он был очень доволен, увидев нас живыми и в великолепной форме. Я не оговорился: двое суток голодания и почти непрерывных физических усилий принесли немалую пользу тем кто был недостаточно строен в начале похода; так, мои коллеги потеряли по 12 килограммов каждый.
На следующий день мы отправились к столбу дыма уже без проводников, решив следовать руслу лахара. Поверхность эти грязевых потоков засыхает почти тотчас же после остановки, та как вода уходит в почву.
Выстланный светлым песком, усеянный огромными камням и вырванными с корнями деревьями, широкий «проспект» имел на удивление мирный вид: окаймляли его зеленые луга и леса. Там и тут мы натыкались на деревянные домики, дощатые коровники, перекошенные и расшатанные за время путешествий на волнах грязевой реки. Плотность потока такова, что поглотить эти строения он не может. И все-таки чудовище перемололо с дюжину построек, попавших в «грязевороты».