Тайная вылазка
Итак, будучи изгнан из национального парка, посреди которого высится Ньирагонго, я остался без средств. Между тем вулканологические экспедиции стоят недешево, вот почему мне пришлось 5 лет дожидаться новой поездки на этот несравненный вулкан, воспоминания о котором бередили душу.
К сожалению, второе вторжение в сказочный кратер не позволило мне — из-за нехватки средств — ни опуститься ниже, чем пятью годами раньше, ни провести настоящие научные наблюдения. Зато, не считая несколько извращенного удовольствия от нарушения запрета, оно доставило радость, испытать которую можно, только сойдя с торной тропы. Правда, тогда только одна тропа и вела к вершине вулкана. Но по ней мы пойти не могли, так как она была под наблюдением парковых сторожей. Проблема разрешилась, когда с маленького самолета Адриана мы разглядели еще одну сеть слоновьих троп. По ней можно было, избегая охраняемые проходы, пробраться через густые джунгли, покрывавшие нижнюю часть горы.
Мы приняли все меры предосторожности: я сделал вид, что переехал границу и отправился в соседнюю Руанду, усыпив тем самым бдительность полиции национального парка, следившей за мной с момента приезда, а около полуночи пересек границу в обратном направлении. Друзья уже собрали носильщиков в отмеченной нами с самолета точке у начала слоновьей тропы. Ночью же мы взобрались на гору.
Утром погода была скверная: мелкий дождь и туман. Никакой игры оттенков зеленого цвета, обычно наблюдаемой с вулканических вершин. Да и с вершинного гребня смотреть было не на что: кратер был забит дымом. Несмотря на это, мы решили опуститься в него. Нас было немало, так как пятеро друзей супругов Мунк настояли на участии в походе. Двое из них — Тормоз и Дерю были неплохими скалолазами (Тормоз долгие годы был горным проводником), но все остальные оказались дебютантами. Примерно на середине стенки я поручил Тормозу страховать остальных, а сам решил в одиночку добраться до платформы и поскорее оказаться у колодца. К этому меня побудило опасение, что плохая погода может заставить нас вернуться не солоно хлебавши. Я ступил на террасу, а через несколько мгновений туман сгустился настолько, что целые сутки ко мне никто не мог присоединиться. Я провел не очень уютную ночь в кратере, но остальным повезло еще меньше: они застряли на узеньком карнизе и долго потом вспоминали пронизывающую сырость.
Несколько раз за эту нескончаемую ночь я пытался хоть чуточку вздремнуть и согреться, укладываясь на трещинах, откуда выходил пар. Но всякий раз несколько минут спустя струйка ледяной воды из сконденсировавшихся испарений фумаролы будила меня. Тогда я вставал и принимался расхаживать взад и вперед, чтобы немного согреться. Но в плотном тумане ходить можно было очень медленно, так как отсвет не указывал направления огненного колодца, а на скальной платформе невозможно было определить, близок ты или далек от бездны…
Просвет в облаках открыл кусочек усыпанного звездами неба и совсем близко — красноватое свечение вулкана. Лежа на животе и высунув голову, я обнаружил, насколько такое место может быть прекрасно ночью. Разумеется, впечатляло само озеро расплава. Но чего я никогда раньше не видел и чем я четверть века спустя все никак не могу пресытиться, это зрелище вертикальных стенок, залитых светом рдеющего жидкого пламени. Я впитывал взглядом и, можно сказать, всей кожей странное очарование, струившееся от этой колоссальной стены; ее гранатово-пурпурные блики и черные тени чуть заметно играли в зависимости от движения волн 200 метрами ниже.
Восхищаясь, я одновременно отметил две вещи: во-первых, спокойное состояние поверхности расплавленной породы, тогда как в памяти сохранились ее бурные всплески; во-вторых, то, что озеро теперь находилось в новом колодце, уже предыдущего. Ранее не существовавшая терраса теперь отделяла его от подножия стены, о которую прежде бились его волны. Значит, за эти 5 лет озеро заметно сузилось и в то же время ушло вниз на десятки метров. Это показалось мне поразительным.
Так же неожиданно туман сгустился вновь. Непостижимое видение исчезло, как сон… Я отполз на четвереньках на метр, сделал по-военному «кругом», дабы бездна осталась прямо за спиной, и удалился, считая шаги. После каждых пяти шагов я останавливался, приседал, собирал камушки, стараясь сохранить центробежное направление, и складывал небольшой тур. За ночь было еще несколько просветов, и ориентиры, которые я понаставил, чтобы не заблудиться, образовали в итоге настоящую паутину (ее следы мы еще долго находили впоследствии). В ту ночь сеть ориентиров позволила мне двигаться и немного согреваться в промежутках между сеансами наблюдения. Не следует улыбаться, читая об этих внешне излишних мерах предосторожности… Оказавшись один на один с враждебной природой, человек должен быть крайне осторожен. Возможно, это парадокс, но, чем больше рискуешь, тем большая требуется осторожность.
Вскоре после рассвета опять развиднелось. Тормоз и Дерю воспользовались этим, быстро спустились ко мне с едой, термосом горячего чая и — немыслимая роскошь! — спальным мешком… Скинув намокшую одежду, я нырнул в блаженное сухое тепло мешка и заснул еще до того, как мои товарищи полезли наверх страховать остальных членов группы.
Основной целью этого похода к кратеру Ньирагонго был выбор подходящего, места и отработка техники преодоления отвесных стенок центрального колодца, с тем чтобы попытаться добраться до уровня лавы. Во время нашей «премьеры» 1948 года я был ошеломлен открытием и нисколько не думал о проблеме спуска. Однако я не очень доверял впечатлению дебютанта. За прошедшее время я узнал, сколь шаткими бывают обычно стенки кратеров. Поскольку цели у альпинистов и вулканологов разные, следует по мере возможности сводить к минимуму риск и усталость в работе последних. Поэтому я выбрал лебедку. Для ее установки требовалось найти место, наименее подверженное камнепадам.
Увы, устойчивая плохая погода не позволила осуществить намеченное исследование. Пришлось нам вернуться наверх ни с чем и, насквозь продрогнув, двигаться вниз. На обратном пути нас ожидало еще одно приключение: спускаясь в полной темноте по раскисшим от дождя тропинкам, мы заслышали могучий рев слона и обратились в бегство. Кое-кто из нас слонов не боялся, других они пугали. Я относился к первым, но меня, как и всех остальных, мгновенно обуяла паника.
Рев уже сам по себе может повергнуть в ужас. В густой темноте тропического леса этот трубный глас, раздавшийся, казалось, прямо над головой, заставил нас припустить со всех ног. Очень скоро, правда, мы остановились: кто-то запутался ногой в лиане, другой зацепился за упавший ствол, третий стукнулся коленом или головой о дерево. Только распластавшись на мокром перегное, задыхаясь от бешеного бега, я понял, что спасаемся мы от страха, а не от слонов… Обидно. То, что и другие поступили так же, не могло служить утешением.
Нам пришлось еще здорово поволноваться за судьбу двух товарищей, найденных только утром. Они не были растоптаны толстокожими, но это случается так часто, что наши волнения не должны вызывать улыбку. Кроме того, мы несколько лишних часов бродили по чаще: с тропы нам пришлось сойти, поскольку посреди нее стоял обративший нас в бегство слон. Я попробовал было приблизиться, но это вызвало новый рев, придавший мне крылья…
Первая научная экспедиция
Подготовка
Шли годы. Оба мы — и я, и управляющий национальными парками — продолжали упорствовать. Я походил на жука, безуспешно пытающегося выбраться из банки; моему же противнику достаточно было не снимать свое вето, чтобы Ньирагонго оставался для меня закрыт. Я расстался с мечтой о создании обсерватории на этом вулкане. Не только потому, что в то время это было невозможно, но и потому, что намерения мои изменились.
За годы, прошедшие с момента открытия фантастического феномена, я узнал немало вещей, и среди них ни с чем не сравнимое наслаждение, приносимое самостоятельностью. Развеялась и юношеская идея укрыться в лаборатории на высоте 3500 метров над тропическим лесом. Стало ясно, сколь бесплодно для ученого пребывание в далеком краю, без связи с крупными научными школами, без дискуссий с коллегами, без встреч со светилами, словом, без всего того, что дают жизнь в больших университетских городах и участие в семинарах и конгрессах. Между тем работа в лаборатории неизбежно сводится к научному поиску в довольно узкой области. Осваивая мало-помалу новую профессию, я начинал понимать, насколько сложен вулканический феномен и что поэтому нельзя замыкаться в общении с каким-то единственным вулканом, пусть даже необыкновенным. Сегодня, четверть века спустя, я убежден, что одна из причин заметного отставания вулканологии заключается именно в том, что большинство вулканологов изучают какой-то один вулкан. Другая причина — и немаловажная — это, конечно же, недостаточность выделяемых средств.
В 1958 году, то есть через 10 лет после обнаружения лавового озера, я смог наконец организовать научную экспедицию. Нам надо было взять образцы жидкой лавы и выходящих из нее газов, а также собрать информацию о происходящих в кратере процессах.
За разрешение на эту попытку пришлось долго бороться. Не будь я так боевит и упорен перед лицом самовластья, я бы отказался от своих намерений задолго до истечения этого десятилетия. Пусть лавовое озеро и является идеальным местом для изучения извержений, на свете помимо Ньирагонго достаточно других действующих вулканов, чтобы заполнить жизнь вулканолога… Но я полюбил бокс и альпинизм, бег и регби, вулканы и шахматы как раз потому, что шах и мат мне не по нутру! Поэтому я предпринял неимоверные усилия и двинул в наступление все фигуры политико-научной шахматной доски, включая самые главные, чтобы добиться в итоге «мата», открывшего мне доступ к Ньирагонго. Иначе говоря, мне удалось заручиться решающей поддержкой короля Бельгии Леопольда III, любителя природы и наук.
Я тотчас же принялся за организацию экспедиции. Это делают по-разному, и мой метод можно упрекнуть в эмпиричности и некоторой небрежности. Правда, сопутствовавшая мне до тех пор удача укрепила меня в моем выборе.
На мой взгляд, в основном надо заботиться о безопасности участников. Независимо от цели и важности экспедиции все должны вернуться целыми и невредимыми. Следующей стоит необходимость собрать максимум научной информации. Такая двойственность требует подбора участников по следующим критериям: надежность, знания, общительность. Затем каждому члену экспедиции поручаются различные участки (организационные вопросы, транспорт, материальное обеспечение, аппаратура); работа их координируется, дабы избежать неприятных сюрпризов до начала или в ходе экспедиции. Такая прагматическая схема выработалась у меня за долгие годы.
Но в 1958 году мне еще не хватало опыта, а главное, я впервые готовил столь крупную экспедицию — дюжина ученых плюс технический персонал. К тому же Ньирагонго — Это не Этна, не Стромболи, «устроившиеся» в самом центре средиземноморской цивилизации. Ньирагонго находился в африканской глубинке, а этим все сказано. От его кратера нужно сутки шагать по лесу и саванне до ближайшего населенного пункта Гомы, где можно рассчитывать при необходимости на медицинскую, техническую или просто человеческую помощь.
Мне повезло, так как с начала и до конца этого путешествия я пользовался помощью профессора Ивана де Манье. Я полностью положился на него во всем, что касалось подбора участников, составления научной программы и контактов с властями. Кстати, я просил его официально возглавить группу. Даже имея наконец разрешение на посещение Ньирагонго, я предпочитал держаться в стороне, дабы не дразнить всуе, своим видом местные власти. Они вынуждены были отступить, хотя административное всесилие в национальном парке от этого не уменьшилось. С другой стороны, меня эта ситуация избавляла от формальных обязанностей, протокольных визитов и всех других забот, за исключением той, что для меня стояла на первом месте, — безопасность.
Теперь, когда решение об экспедиции было принято, бывшая безмятежная уверенность в осуществимости проекта мало-помалу начала уступать место подспудному беспокойству. До тех пор я представлял себе эту экспедицию как «связку» — компактную группу людей, закаленных в подобного рода испытаниях. Я не сомневался, что в такой компании совершенно неопасно спускаться к лавовому озеру. Но собранная нами группа насчитывала двадцать человек, из которых лишь двое были опытными альпинистами. Независимо от их достоинств все остальные рисковали стать жертвой несчастного случая как из-за излишней осторожности, так и из-за бездумной храбрости.
Выбор напарников для таких предприятий крайне важен. Опыт научил меня, что главным критерием является здесь — вопреки тому, что мы столько лет думали, — не научная компетентность или увлеченность исследованием (это вещи второстепенные), а сумма черт характера, делающих человека приятным в общении. Эгоизм — неисправимый порок. В группе нужно заботиться сначала о других, а потом о себе. Если каждый поступает именно так, нет нужды думать о собственном благополучии, поскольку товарищи делают это за тебя. Но в том году и еще долго потом культ знаний побеждал во мне элементарную мудрость, и зачастую из-за этого мне приходилось кусать себе локти. Только в середине 60-х годов мы начали применять во время частых поездок на Этну один тест, позволяющий судить о новичке. Рюкзаки, которые нужно было тащить к эруптивным жерлам, готовились накануне и укладывались в коридоре. Утром члены группы разбирали их, и то, как они это делали, говорило само за себя: «верные люди» не колеблясь взваливали на себя самый тяжелый и неудобный груз. Когда команда подбиралась идеальная, самые легкие рюкзаки оставались неразобранными…
Мы прибыли в Конго (ныне Заир) и я уже разглядывал знакомые пейзажи. Разрезанное длинными гористыми полуостровами в буклях изумрудных крон, озеро Киву было все так же велиолепно. С удивительной остротой я вдыхал привычные и на время забытые запахи африканских джунглей. Это были и едкий дым горящей саванны, и сложные ароматы деревень: перец, очаги, бродящий банановый сок, жасмин и человеческий пот. И наконец, тонкое пьянящее вечернее благоухание.