Или он внял совету Петра Иваныча, или тот наговаривал на него, но по городу мы проехали спокойно. На улице Горской я запоздало вспомнила про газетный киоск, обернулась, когда проехали.
— Вы что?
— Так, показалось, что знакомого увидела.
На загородном шоссе мы проскочили под транспарантом «Счастливого пути!» и завернули к бензозаправочной станции. Возле колонки стояла небольшая очередь: два «Москвича» и «Волга» с шашечками. Максим пристроился сбоку и пошел к стеклянной будке раздатчицы.
Возле «Волги» стояли двое. Мужчина с золотым зубом и пухлым лицом, видимо, был сам шофер-таксист. Он внимательно осмотрел меня и сказал своему спутнику:
— В лесок поехала.
И прибавил несколько слов, поясняя, зачем возят в лесок таких, как я.
— Тише ты! — урезонил его собеседник.
— А пусть слушает.
— Может, это его жена.
— Ну нет. Я, брат, вижу уже, кто жена, а кто не жена. Сколько я их сам перевозил.
Он сплюнул и повернулся ко мне спиной, продолжая объяснять собеседнику, кто я такая.
Мне сразу стало жарко. Я вздохнула глубоко, пытаясь унять закипающую злость, и не смогла.
Быстро передвинулась на водительское место, выжала педаль сцепления, включила скорость и повернула ключ зажигания. Мотор взревел сразу, я отпустила педаль, бросив машину рывком вперед. Шофер обернулся, хотел отскочить в сторону, запнулся за бампер надвигающегося «Запорожца» и повалился на капот, цепляясь пальцами за облицовку. Пухлое лицо его побелело от испуга.
Я нажала на тормоз, машина послушно остановилась сразу.
Шофер сполз с облицовки и направился ко мне. Не знаю, что он собирался делать, но на его пути встал подоспевший Максим. Он был настроен мирно, не зная причины наезда. Возможно, объяснил это моей неловкостью.
Шофер размахивал руками и кричал. Вытащил из кармана блокнот, начал записывать наш номер, призывать соседей в свидетели. Тут водитель «Москвича» выбрался из своей машины, подошел к таксисту, выдернул из его рук блокнот и сунул ему обратно в карман.
— Спрячь свои протоколы, не то мне тоже придется составлять — только не на нее…
Он выразительно посмотрел на шофера, тот сразу притих, забрался в свою «Волгу» и уж больше не вылезал из нее.
Максим не стал меня ни расспрашивать, ни шутить. Сел рядом, положил свою руку на мою и успокаивающе кивнул. Я хотела ему улыбнуться, но у меня не получилось.
Заправившись, мы опять выехали на шоссе. Максим предложил мне свое место, попробовать «Запорожца».
— Хватит, — отказалась я. — Уже попробовала.
Перед самым Ордынском нас остановил инспектор ГАИ. Это оказался знакомый Максима из местного управления милиции. Он ничего не стал проверять, только взглянул на меня, дружески кивнул Максиму и махнул полосатой палочкой.
Дочь свою Максим называл Аленкой. Она без всякой робости протянула мне ручку и внимательно разглядывала меня за обедом. Сестре Максима было лет за сорок, она тоже приглядывалась ко мне украдкой — любая женщина возле ее брата могла стать и ее будущей родственницей.
Я с удовольствием посидела на веранде, заплетенной вьюнком, покачалась в качалке, и мы поехали домой.
Возле дорожного указателя «с. Шарап» Максим свернул с шоссе.
— На море поглядим. Место хорошее. Машин, правда, бывает много, но ничего, весь берег не займут.
Мимо базы рыболовов и охотников мы выехали на пологий мыс, далеко вдавшийся в море. Рос мелкий ельник и березняк. Южный ветер гнал на берег крутую прибойную волну.
4
Максим вытащил из багажника холщовый половичок, расстелил его возле березок. Было совсем не тепло, но он решил искупаться. Дно опускалось отлого, ему пришлось долго брести против волны. Мне тоже захотелось побродить, я стянула джинсы и зашла в воду. Волны сильно били в колени.
Потом Максим выбрался на берег, развел небольшой костерок и растянулся возле него. Я удобно привалилась к пеньку, подбрасывая в огонь сосновые шишки, они топорщились и трещали. В лицо попахивало дымком, и, когда я закрыла глаза, в окружающем мире все показалось мне тихим и покойным…
— Максим, о какой истории вспоминал вчера Петр Иваныч?
Он сломал сухую веточку, бросил в огонь. Ему явно не хотелось начинать разговор на эту тему, но мне нужно было знать. Я ждала.
— Обыкновенная история, — сказал он наконец. — Хрестоматийная басня о торжестве хитрой кривды над простоватой правдой. Как один журналист — усердный, но в житейском отношении неопытный — случайно наткнулся на факты, из которых мог заключить, что некоторые торговые работники живут явно не по средствам. Он решил, как говорится, сделать свои наблюдения достоянием общественности и написал злой фельетон. На его несчастье, фельетон так понравился главному редактору, что сразу его напечатали. Торговое начальство, защищая «честь мундира», тут же создало ревизионную комиссию. Пригласили специалиста-ревизора, со стороны. И ничего не нашли. Мои факты не подтвердились. Автор фельетона, решила комиссия, субъективен. Все было сделано ловко и внешне вполне убедительно. Газете пришлось извиниться. Ну, а журналисту крепко дали по шее. За клевету.
— Понятно.
— Куда понятнее. В нашем журналистском деле субъективность — вещь опасная.
— В нашем — тоже.
— В каком — вашем?
— В торговом, разумеется, — спохватилась я. — Только рубли-копейки, больше никаких фантазий.
— Да, рубли-копейки… Кстати, почему вы пошли в торговлю?
— А что?
— По-моему, неподходящее для вас занятие.
— А чем мне надо бы заниматься, по-вашему?
— Ну, хотя бы исследовательской работой.
— Хорошо, приму как комплимент.
На обратном пути Максим включил приемник, настроился на чей-то концерт, его нам хватило почти до самого города. Мы опять выехали на улицу Горскую. Теперь я была уже настороже, еще издали заметила не обследованный мною киоск.
На этот раз в нем кто-то сидел.
— Максим, остановитесь, пожалуйста. Я куплю «Смену» Петру Иванычу.
Совершенно не пойму почему, но я вдруг разволновалась. Даже забыла, как открывается дверка у машины, и бестолково задергала ручку. Максим открыл дверку сам. Пока шла к киоску, постаралась приглушить свое непонятное беспокойство.
Возле киоска стояла женщина и выбирала поздравительные открытки.
Киоскер был мужчина.
Он разговаривал с покупательницей, и я могла его не спеша разглядеть.
Крупными чертами лица он напоминал римского императора на рисунке в школьном учебнике по древней истории. Крепкий, упитанный, лет пятидесяти на вид. Выражение лица его было мягким и приветливым — на злодея он не походил. Над стеклом витрины по-прежнему висела табличка: «Киоскер — Г. Башков, с 11 до 8 час.»
Оказывается, Башков, а не Башко, — когда я впервые увидела табличку, последняя буква фамилии была закрыта уголком журнала «За рулем». Сейчас цветная обложка не мешала прочесть фамилию полностью.
Женщина расплатилась и ушла.
Я нагнулась к окошечку, сильно потянула носом… и ничего не почуяла.
Г. Башков смотрел на меня вопросительно.
— «Смену», пожалуйста!
Он задумчиво повел взглядом по полке — на витрине журнала не было, еще раз взглянул на меня и решительным жестом вытянул из-под прилавка портфель, порылся в нем и достал «Смену». Значит, он отобрал какие-то журналы для себя и вот уступил один из них мне.
Я только успела положить на тарелочку двадцать копеек, как тут же к окошечку протиснулась пара юных филателистов и потребовала кубинских марок. Я сказала «Спасибо!» и вернулась к машине.
Запоздало спохватилась, что не заговорила с киоскером, но уже не было ни уверенности, ни настроения возвращаться.
Максим тронул машину.
— Чем вы расстроены? — спросил он.
— Разве?… Не знаю. Может быть, просто устала на воздухе.
— Вы знаете этого киоскера?
— Первый раз вижу. Почему вы спросили?