– Так.
…Личка выползла посмотреть на звезды. Граф вывалился за ней.
– Не ходи далеко.
– Почему? Здесь ни трещин20, ни медведей.
– Откуда ты знаешь? Ты здесь никогда не была.
– Ты тоже!
– Я пойду с тобой.
Не дожидаясь согласия, Граф пошел по ее маленьким следам, по зафирнованному 21 снегу. Она шла долго. Целую вечность. «Первый раз иду за ней, – подумал Граф. – Обычно наоборот».
– Куда ты так топишь? – взмолился Граф.
Лика остановилась и устремила на него свои раскосые глаза.
– Я хочу пройти дальше в сторону перевала. Я хочу быть первой, кто ступал по этой земле. Мне нравится это ощущение.
– Выходи завтра первой! – Граф изобразил рукой жест великодушия, – первой зайдешь на перевал!
– Идет, – вызывающе ответила Личка, – не зря я в тебя влюбилась!
Крикнув эти слова, она побежала дальше.
– Постой, – крикнул Граф, смеясь, – постой! – он упал на колени, паясничая, – я не могу за тобой угнаться!
Он стоял на коленях и смотрел наверх. Звезды кружились. Личка убегала. Вселенная тоже вертелась. Жизнь стремительно летела то ли вперед, то ли назад. Все было по-настоящему. Она, Личка, реально существовала. Граф не помнил, сколько времени прошло, но он провел его в абсолютном блаженстве. Лика вернулась.
– Ты чего? Простудишь колени.
– У меня наколенники… Лик?
– Что?
– Почему ты в меня влюбилась?
– Что за глупый вопрос.
– Нормальный вопрос. Я же старый… И стремный…
– Не знаю, – глядя на него сверху, произнесла Лика, – Наверное, потому что очень люблю горы. А ты крутой альпинист, лыжник. Много где побывал.
– Это было давно, – мягко сказал Граф.
– Это не важно, – Лика скрестила руки на груди, потом, словно передумав, положила их Графу на предплечья, посмотрела в глаза, – важно, что все это в тебе. Каждая вершина, воздух, снег. Все это внутри тебя. Этого не отнимешь.
Граф смутился. Опустил голову, обнял Личкины колени. В закрытых глазах продолжало кружиться небо. Открыв глаза, снова посмотрел на Личку. Она глядела насмешливо. Она всегда глядела насмешливо.
– О горы-горы, седые пряди, о горы-горы, я ваш арестант… Моя жена говорит, что я убегаю в горы, потому что не могу найти себя в нормальной жизни.
– А я, – засмеялась Личка, – я, наоборот, здесь вбегаю в свою жизнь.
А потом спросила серьезно:
– Тебя жена любит?
– Конечно.
– Тогда почему все время пилит?
– Много ты знаешь о семейной жизни, – запрокинув голову, нетрезво засмеялся Граф, – я сразу напрягусь, если она меня пилить перестанет!
Лика не смеялась.
– Это правда, что ты обещал ей, что это твой последний поход?
– Правда, – внезапно серьезно ответил Граф. – Буду искать себя в нормальной жизни.
– Не поздно ли в сорок лет?
– Наверное, поздно. Но я буду стараться.
– Руки больше не распускай, – Лика прищурила глаза, и в свете восходящей луны они показались Графу волчьими.
– Замерзнешь.
– Уж лучше мерзнуть, – сплюнула Лика и быстро пошла к палатке.
XVI
Почти двое суток я спал, восстанавливая силы после драки. Один раз проснулся и подъел оставленную медведем человеческую еду. Не слишком вкусно, но ни на что другое не было сил. Медведь оставил на мне свой отпечаток. Рана была небольшая, но саднила. Мне требовалось время, чтобы ее залечить.
Отоспавшись, я принялся за дела. Надо было завершить начатое. Медведь лежал нетронутый, широко раскинув лапы. Я не испытывал ненависти к поверженному врагу, мне было жаль его. Я также не испытывал никакой бравады. Да, он был сильным соперником, но победа над ним не принесла радости. Наверное, я понял, что повзрослел, и это меня огорчало. Я стал суровее и строже к себе. Долго стоял над тушей. То ли думал, то ли тупил… Затем долго и скрупулезно расчленял. Этот процесс занял у меня целый день. Медвежье мясо и кровь не слишком вкусны, однако, съев его сердце, я почувствовал сильный прилив энергии. Она колыхалась и пульсировала во мне.
Раскидав расчлененного медведя вокруг берлоги (так я показывал всем в лесу, кто теперь настоящий хозяин), я занялся человеком. Часть его обглоданных костей уже лежало в берлоге. Я откопал из-под снега и хвороста остальное – косматую удэгейскую голову и конечности, и отнес их в берлогу. Даже наскоро состряпанное, жилище медведя было для меня весьма просторным. Я внимательно проверил снаружи, не забыл ли там ничего из человеческих останков. Сходил к камню под кедром, нашел там оброненный то ли человеком, то ли уже медведем, оберег – большую деревянную куклу с выражением то ли паники, то ли экстаза на лице – и отнес ее в берлогу, которая стала теперь могилой. Затем я натащил стланика и загородил им вход, зацементировав сверху снегом. Кем бы ни был этот человек, я хотел похоронить его по-людски.