Вскоре мне в ноздри ударил запах мужского пота. Под снегом явно была не Лика. Но мне стало жаль бросить Виталика, он был хороший парень, и жить ему оставались минуты, если бы не я. Я откопал его лицо и побежал слушать снег дальше. Я слушал и слушал. Но снег молчал. Когда я понял, что все потеряно, я взлетел наверх и увидел выходящую из-под снега свежую лыжню. Они шли в обратную сторону. Их накрыло не на подъеме, а на спуске! В отчаянии я побежал по лыжне. Мне хотелось найти хотя бы что-то. И тут меня осенило. Среди тех, кто попал в лавину, не могло быть Лики! Я очистил старые отпечатки палок и по ним понял, что группа разделилась, и обратно вернулась не целиком. Где-то там, дальше по лыжне, была Лика. Она не стала возвращаться. Я знал отпечатки ее палок, и свежих отпечатков тут не было.
Я немного успокоился, вернулся к Виталику и помог ему откопаться. Бедняга, от страха он начисто лишился рассудка. Кулуар как будто пережевал и выплюнул снег огромными замерзшими комьями. Каждый ком был что камень. Мне пришлось основательно поработать когтями, и почти через час Виталик был на свободе. «Аривидерчи», – сказал я ему и поспешил наверх по слизанному лавиной склону. Погода улучшалась. Небо расчистилось, и солнце уже розовело, клонясь к закату, заливало бесстыжим розовым светом вершины небольшого скального цирка. С перевала я разглядел их палатку. Она стояла на противоположном конце, перед подъемом на следующий перевал.
XXVI
Граф стоял возле палатки и смотрел на открывшийся перевал, когда из тубуса вылезла Лика.
– Представляешь, – сказала она, – мне приснилось много полосатых кошек.
– Мне тоже! – удивился Граф, – что ж, видать, полосатые кошки к удаче!
Приобняв Лику, Граф долго изучал перевал, словно пытаясь зафиксировать в голове каждый зуб его пилы. Лика тоже. Потом тихо сказала:
– Что заставляет тебя идти вперед? Упрямство?… Виталик говорит, что упрямство.
– Упрямство тоже, – улыбаясь и морщась, почесал в затылке Граф, но вдруг отпрянул от Лички и посмотрел на нее внезапно серьезно. Настолько серьезно, насколько мог. Она испугалась. – И еще убеждение в том, что завершать дела надо достойно. Ты же знаешь, это мой последний поход. Скоро у меня родится четвертый ребенок. Я обещал жене.
Лика молчала и смотрела на него испуганно. Потом опустила глаза.
– А ты, почему ты осталась? – Граф старался говорить мягко.
– Я люблю тебя, – не поднимая глаз, глухо сказала Лика и все-таки посмотрела на Графа, – я тебе доверяю.
– Доверяешь, потому что любишь? Или любишь, потому что доверяешь?
– Не все ли равно? – сплюнула Лика.
– Не все равно, – покачал головой Граф, – разница есть.
– Какая?
– Подрастешь – узнаешь.
Теперь они стояли на расстоянии метра и молча смотрели друг на друга. Лика враждебно, с вызовом, как смотрят порой на пыточника или палача. Граф угрюмо, словно палач, не особо желающий исполнять приговор, но не имеющий альтернативы.
– Я много думал, Лик. Тревожно мне от тебя. Неуютно в душе. Все, что случилось с нами, противоречит моим убеждениям.
Он не выдержал смотреть на нее, отвернулся и сказал в сторону:
– А на убеждениях строится вся моя жизнь.
– Все понятно, – как-то безразлично усмехнулась Лика, и Граф было с надеждой выдохнул…
Но тут она посмотрела на него своим волчьим взглядом и быстро заговорила:
– Тебе на меня плевать. Все твои убеждения – бутафория, за которыми прячется здоровый эгоизм. Крестик на груди, кольцо на пальце… Это маскарад. Убеждения – красивое слово. Но наступает ночь – и все твои убеждения идут к чертям.
Она чеканила, припечатывала все эти слова – крестик, кольцо, маскарад. Эгоизм, убеждения, к чертям… Словно в вестерне, внезапно выхватив пистолет, она выстрелила и не промахнулась. Граф опустил голову, плечи, постоял немного, и все так же, сутулясь, пошел к палатке. Встал на коленях перед тубусом, открыл его и заполз внутрь.
XXVII
Я бежал к палатке, и мой взгляд был сосредоточен на ней. Я не хотел, чтобы меня видели, но в любую минуту из тубуса мог кто-нибудь вылезти, и тогда выход один – лечь и застыть, в надежде быть принятым за камень. Вдруг палатка заколыхалась, тубус открылся и из него вылез Граф. Он даже не глянул в мою сторону, сразу отвернулся к солнцу и, приставив ко лбу ладонь, стал смотреть вверх, на перевал. Потом выползла Лика. Я лежал, не шевелясь. Лика тоже смотрела на склон, на пилу. Потом они стали разговаривать, но я не слышал, о чем – они говорили тихо. Затем Граф залез обратно в палатку, а Лика, постояв, обошла ее, достала из оттяжек лыжи и пошла вверх по склону – прямо на перевал.