Лика вздохнула.
– Мне плохо, Надь. Я жить не хочу.
–А я хочу! – громко ответила Надежда, – Гришка сиротой останется, а мне тебя бегать по лавиноопасным склонам искать?!
– Прости, – Лика утирала слезы, – прости.
– Знаешь, – смягчилась Надежда, – в тебе что-то есть. Какая-то чуйка звериная. – Она подняла глаза и улыбнулась. – И если ты этой чуйкой свою судьбу чуешь – то иди до конца. Ты влечешь его, но он боится тебя, как огня. Вернее, не тебя, а самого себя боится. И еще вот что пойми. На человека всегда все разом наваливается – и последний поход, и последняя любовь, и единственная смерть. И все мы здесь повязаны. Пойми это, перестань быть ребенком.
– Что мне делать?
– Графа слушать. Выполнять.
– Ты сожгла последние дрова. Почему?
– Граф велел.
– Ты не думаешь, что это зря?
– Я не думаю, – сурово ответила Надежда и полезла в спальник. Лика последовала за ней.
…Едва высунув голову в тубус, Бессонов увидел, как, прижатый к земле облаками, догорает закат. Палатка осела сантиметров на тридцать, грани провисли. Граф заменил в оттяжках свои лыжи на Личкины, встегнул крепления и пошел по Личкиной лыжне. Стремительно холодало. Ветра почти не было. С неба падали редкие, правильной формы снежинки.
Граф шел и смотрел на перевал. Постепенно набиравший крутизну склон упирался в скальную пилу, будто очерченную мягким черным грифелем на фоне кисельно-красного неба. «Эх, щас бы махнуть наверх, найти проход, покуда все так хорошо видно! Да нельзя. Хоть и подморозило, склон еще дышит. Куда идти? Куда, и главное – когда? Мы в ловушке. В огромной снежной ловушке… Я должен принять решение. Я должен принять правильное решение».
Он шел и шел, и вдруг… За спиной будто выросли крылья. Может, и не самое правильное, но решение пришло само собой. Тяжесть навалившихся событий, драмы, непогоды сама откатилась назад. Он с удовольствием потянулся, расправил плечи, постоял немного, дыша синевой, и пошел в лагерь. Всю дорогу обратно он представлял себе обнаженную Лику на красных простынях. Он ни разу не видел ее голой, но, словно слепой, знал каждый кусочек, каждый изгиб ее тела.
В палатке стояла темнота и тишина, когда из тубуса ее осветил фонарик Графа.
– Девчат! – крикнул он веселым голосом подвыпившего физрука.
– Граф, ты че? – Надежда приподняла голову, – НЗ выжрал?
– Нет, Надюх, – отозвался Граф, – НЗ выжрем вместе. Хочу с вами посоветоваться.
– Кажется, снег перестал, – зевая, сказала Надежда.
– Кажется, – отозвался Граф, садясь возле Лики. – Кажется, завтра будет окно. И я предлагаю его использовать.
– Мы угробимся, – твердо сказала Надежда.
– Другого окна может не быть.
– Твоя жена без тебя детей вытянет, а мой Гришка угодит в детдом.
– Если у тебя так все плохо, – глядя в сторону, сказал Граф, – то зачем ты вообще в поход пошла? – он повернулся к ней лицом, – негде больше развлечься?
– Окей, Граф. Какой план?
– Мне бы хотелось знать мнение третьего члена экипажа.
– Меня? – Лика откинула с лица мокрый конденсатник, – с каких это пор?
– Надь, – Граф устало тронул Надюху за локоть, – давай съедим ужин и выпьем НЗ. А завтра хуйнем перевал.
И, не дожидаясь ответа, полез в рюкзак.
– Хорошо, – медленно кивнула Надежда. – Съедим ужин, выпьем спирт, пройдем перевал. А дальше как?
– Дальше, – глядя на нее через плечо, ответил Граф, – на колбасе и адреналине.
XXIX
Едва был допит последний спирт, съеден ужин и объявлен отбой, Граф полез в спальник. Сразу, без всякого стеснения, звонко расстегнул молнию Личкиной флиски, запустил остывшие руки ей под термобелье, нащупал ребра и грудь. Все. Это днище. В этой жуткой, беспросветной мгле он находил в ней единственное спасение.
– Послушай, – сказала Лика вкрадчиво, – я правда видела тигра.
– Я – твой тигр, – ответил Граф, прокладывая руками неизведанные маршруты по ее телу.
Лика дотронулась рукой до его щеки, поцеловала мягко в шею и прошептала:
– Давай спать, завтра выход в четыре.
– Не могу, – Граф вдруг остановился, неуемные пальцы замерли, мягко сжав натертые поясником рюкзака костяшки ее бедер, – не дает спать мое прошлое. Уже лет пятнадцать, как я почти не сплю.
Мука в его голосе была для нее почти осязаема.
– Расскажи мне, – тихо предложила Лика.
Какое-то время Бессонов колебался, но потом положил свой локоть ей под голову, придвинул ее ухо к себе и заговорил.
– Это было пятнадцать лет тому назад. Мне было двадцать пять, как тебе. Я был такой же, как ты, дурак и максималист. Считал, что нет ничего важнее вершины. Что человек только для этого и нужен – восходить на горы. И у меня, собственно, было все, чтобы реализоваться: силы, здоровье, друзья, моя команда, и наставник, которому я доверял больше, чем самому себе.