– Лик – иик-иик! – голос Графа заметался по пещере.
Лика обернулась.
– Ты реально веришь, что тигр поднялся вверх и спустился вниз по этому лазу?
– Ну да, – пожала плечами Лика. – А как иначе?
– Слушай, – раздраженно, как будто в сотый раз объяснял одно и то же, заговорил Граф, – этот тигр пришел из каньона в пещеру, потусил и ушел обратно в каньон.
– Окей. – усмехнулась Лика. – А где он сейчас? Испарился?
Граф снова почувствовал себя дураком. Хотя, казалось, куда уж дальше.
– Иначе ника-ак, – протянула, оглядывая своды, Надежда.
– Хорошо, – обратился Граф к Надюхе, – давай проверим эту версию. Как думаешь, одной веревки хватит?
– Есть один способ узнать, – пожала плечами Надежда, доставая обвязку.
– …Если она права, то этот зверь явно без царя в голове, – покачал головой Граф, пересекая пещеру, выход из которой представлял собой довольно крутой закрытый кулуар, по дну которого тек ручей. Хотя уклон был небольшой, подниматься приходилось на четвереньках, и каждый шаг грозил падением, а падение – поездкой вниз по трубе, пока не задержит веревка. Поросшая мхом и облизанная водой поверхность была чрезвычайно скользкой. Граф старался выбирать камни и скалы поострей, пошершавее. Забив в стену кулуара всего пару промежуточных крючьев, он, наконец, вылез из трубы.
Попав на свет божий, первое, что увидел Граф, были следы гигантской кошки на чистом белом снегу. Чуть выше них он увидел лес, такой плоский и густой… Он будто был знаком ему с детства. Это был лес, по которому столько раз он гнал на лыжах – то с удовольствием, то с волнением, то с досадой. Граф вдруг почувствовал, как снизу вверх на него накатывает волна радости. Будто Иона, вырвавшийся из чрева кита, он снова был спасен и свободен. Вместо затхлого запаха перегнивающих мхов пещеры, он глубоко, до самого брюха, вдохнул свежий, пропитанный ароматами коры и хвои воздух. Достал из кармана кубик халвы, с удовольствием проглотил, закрепил веревку в корнях высоченной сосны и, что было мочи, крикнул в дыру:
– Готова!!
Однако по мере того, как Лика поднималась, Бессонову все больше становилось не по себе. Если все будет в порядке, скоро из-за перегиба покажется ее синяя шапка. Потом улыбающееся торжествующее лицо, раскрасневшиеся от подъема щеки. И он опять не сможет оторвать глаз от этих с легким пушком щек, переходящих в шею, а там все ниже и ниже…
– Душу! Душу мне оставь! – он со всей дури вломил кулаком тонкой высоченной сосне, за что та одарила его лавинкой снега за шиворот. Не замечая жжения и влаги на шее, он прислонился к дереву лбом и тихо произнес:
– Всю душу ты мне выела, милая…
XXXV
На третий день после выхода из каньона лыжня Графа пересекла буранку. Группа пошла по ней. Буранка бежала по реке, потом полезла в лес, на склон и вскоре вывела Бессонова и девчонок к заброшенной узкоколейной железке, по которой когда-то возили добытый зеками уголь. Уходящее солнце светило прямо в проем дороги, между двумя стенами деревьев, которые, казалось, готовы были сжать его, словно Сцилла и Харибда. У полотна стоял забытый людьми и Богом черт знает в каком году ржавый остов-вагон.
Здесь Граф остановился, чтобы прочувствовать момент. Через восемь километров они закончат маршрут. Закончат точно, потому что нарисованная на карте жирной черной линией железка шла прямиком в поселок Советский. Все. Дальше – поезд, самолет, Москва.
Теперь, когда все завершилось, он чувствовал усталость. Душевную. Слишком необычным, слишком сложным для сердца и ума стал для него этот поход. Первая лавина. Первая любовь. Не чересчур ли для того, кто считал свою жизнь окончательно сложившейся? Не слишком ли для того, кто был уверен, что взошел на перевал и дальше – только вниз?
– Я люблю железную дорогу за то, что рельсы могут бесконечно далеко отражать солнечный и лунный свет, – сказала, подходя, Лика.
Стоя к ней спиной, Граф молчал.
– Ну, чего ты?
Лика встала рядом, заглянула ему в лицо.
– Злишься на меня?
Не снимая лыж, приподнялась на цыпочках, повернулась к Графу, взяла его за плечи и коснулась губами его губ. Потом еще. Проникла языком в рот. Граф не препятствовал. Она целовала его и целовала, а он стоял, опустив руки, совершенно беспомощный, даже не в силах рук поднять. Когда закончила, посмотрел ей в глаза, тихо спросил: