Звонки домой привычно отогрели озябшую здесь душу, но Лиля никому не сказала о «грозящих переменах». Еще предстоит разговор с шефом, а потом она уедет в любимый Квидленбург и, бродя по его узким сказочным улочкам, которым более тысячи лет, постарается принять решение. Сейчас в ней слишком много эмоций. Квидленбург для нее — адвокат Германии. Она хочет послушать, что он скажет.
Сейчас она пыталась понять: если бы не ее любовь «там», стоял бы этот вопрос так остро? Не это ли решающей и сокрушающей силой тянет ее туда? Да что ты? Ты говоришь «любовь», ты действительно произнесла это слово?
Любовь — это изорванные бессонницей простыни, пропахшие горем твоих слез. Это одиночество в День святого Валентина, впрочем, как и во все другие дни, — тем острее в этот. Любовь — это молчание твоих телефонов. Любовь — это твой монолог. Любовь — это твой мазохизм без его садизма, потому что садист привязывается к жертве, а он не привязывается ни к чему. Он ловко увиливает от глаголов (от действий?), он — наречия: непредсказуемо, неопределенно, больно, горько, неутоленно, горячо, слезно, недостойно, недоступно...
Любовь — это судороги желания, когда рука тянется вниз, а губы шепчут его имя. Любовь — это оргазм наедине с собой, и это лучшее, что есть в твоем дне. Любовь — это твое творчество, потому что иначе ты не писала бы, ты бы целовалась. Тебе закрывали бы поцелуем рот, и он не говорил бы уже ничего умного. Твои руки тянулись бы к чему-то другому, а не к ручке, сжимали бы что-то другое, а не перо. Так будь благодарна ему? Что его нет.
Где ты? А ты все ползешь по немецкому декабрю, выплевывая шоколадки — дни из рождественского календаря. Сколько там еще адвентов? Когда истекает срок визы? Visa.
А что там, дома? Ты забаррикадировалась от мира, ты добилась желанной свободы, а она взяла и трансформировалась в одиночество. А тебе казалось, что оно совсем неплохое, это словечко. А тебе казалось, что это — завоевание, а не поражение. Но ты совсем по-другому его себе представляла. Ты даже не называла свое гордое завоевание этим словом — «одиночество». Что для тебя было настоящее одиночество? Страх быть ненужной. Так вот и оно — поймала или тебя поймали?
А ты-то думала, что это свобода и независимость, а оказалось — не только. Это только вначале, а потом бешеная машина раскручивается уже без твоего желания и участия. И мир оставляет тебя в покое, но с ним уходят и все. Так что, думай, что там. Что у тебя там осталось? Что представляет собой твоя «любовь», ради которой ты срываешься отсюда? Но это ладно раньше: заканчивался срок визы, и ты летела домой, зная, что через три месяца сможешь вновь работать здесь. И тоскуй себе, если уж по-другому нельзя, не умеешь, тоскуй, но работай, чтобы приезжать туда человеком. Здесь истоки твоего роста, и как результат — независимости.
Мысли стали путаться в голове, они толпились и все чего-то хотели от нее, некоторые из них выкрикивали ненавистное слово «брак», и оно воспринималось во втором значении, как нечто неудавшееся и безнадежно испорченное. Она поняла, что пора отправляться спать.
Лиля сидела в кабинете своего шефа Дирка Эшера. Здесь было уютно. Огромный аквариум с красивыми разноцветными рыбами действовал успокаивающе. Она сидела в удобном кожаном кресле, вертела в руках Parker. Дирк протянул ей стакан воды. Взяв свой, подошел к большому окну, откуда открывался потрясающий вид на Дрезден, и заговорил о красоте вида. «Плохой признак», — подумала Лиля. Хотя новость-то она уже знает, а как ее преподнесут — не так уж важно. Не сомневаюсь, что по-немецки пристойно и достаточно обоснованно.
Дирк продолжал говорить о Дрездене, он был из немногих немцев, переехавших из западной части сюда, на Восток, в Саксонию. Обычно случается наоборот, после падения стены все устремились на Запад в поисках работы. Фирма открыла филиал на Востоке с главным офисом в столице Саксонии Дрездене и направила туда господина Эшера. Он приехал и поначалу дивился разнице менталитетов западных и восточных немцев, но потом границы начали постепенно стираться.
Восточные немцы стали бешено работать и пытаться доказать, что они ничем не хуже. Им, правда, не всегда верили. Но они очень постарались поскорее изжить из себя все человеческое, что воспитал в них социализм, и побыстрее стать безэмоционально-послушным продуктом капиталистической системы. Что поделать, деньги правят этим миром и заказывают судьбы и характеры, а не только музыку.
— Вы должны понять, что мы и так достаточно долго рисковали, позволяя у себя работать человеку без визы, дающей право на работу. У нас могут возникнуть проблемы с иммиграционными властями. Нам бы этого не хотелось. Пора определить ваше положение. Мне известно об отношении господина Циллера к вам, и я не вижу препятствий, из-за которых невозможно найти разумное решение, в результате которого у вас появится вид на жительство, и мы охотно возьмем вас на работу. И совсем в другом качестве. Это, надеюсь, самое приятное, что я могу вам сообщить. Вы возглавите отдел по сбыту продукции в страны Восточного региона. Вы владеете языком и необходимой информацией, мы довольны вашей работой в этом направлении. Через три года вы вправе рассмотреть для себя вопрос о возможности получения немецкого гражданства, это уже ваше личное дело, но подумайте хорошенько, какие перспективы это для вас открывает, и прежде всего — весь мир, который, как я слышал, вы любите. Я имею в виду путешествия. На новой должности ваша зарплата будет составлять примерно четыре тысячи евро, но вы, конечно, знаете нашу налоговую систему, и на руки вы будете получать около двух тысяч. Я думаю, что в стране, где вы живете, для многих людей это было бы мечтой. Ваш отпуск будет составлять пять недель в году, и вы всегда сможете навестить Родину или отправиться в любое другое путешествие. К тому же, я не сомневаюсь в искренности намерений господина Циллера и его готовности сделать вас счастливой. Подумайте, Лилия. Желаю вам скорее принять решение, быстро уладить формальности. И мы ждем вас здесь уже в новом качестве. Да, и счастливого вам брака! Сообщите, когда вас можно будет поздравить.