Заинтригованный, я прошел по ней еще с четверть часа, пока не добрался до тесного прохода, за которым дорожка становилась еще круче, но след узкой тропинки тянулся все дальше, и я углядел на ней катышки помета, свидетельствующие что здесь и правда проходили бараны; затем дорожка пошла по наклонному желобу, заваленному грудой камней, – он вел по почти отвесным травянистым склонам, лежащим выше скальных пород, перегораживавших нижнюю тропу. Пройдя через это пастбище – новые кучки помета и другие следы не оставляли на этот счет никакого сомнения, – тропинка привела меня к подножию желтой скалы, вершина которой терялась в тумане, и пещере, возле входа в которую я нашел молитвенные камни – мани. На опушке на небольшом выступе, будто на пороге, стоял любопытный утес: метра три высотой и почти совершенной кубической формы, рассеченный тонкой вертикальной трещиной. Однако меня удивила не его форма, а это невероятное положение на краю обрыва – словно его тут нарочно поставили. Но пришедшее мне в голову, предположение было, конечно, невозможно: даже если допустить, что монахам взбрела на ум столь нелепая мысль, этот валун весил, должно быть, сотни тонн.
Пещерка оказалась узкой и темной, пол был застелен соломой. В углу я нашел медную чашку и немного дров.
Мне показалось, что дорожка за ней продолжалась: не на ней ли совершалось то самое знаменитое паломничество, о котором рассказывали нам монахи? В этом случае совершенно очевидно, что их целью была не «наша» Сертог. Но едва я. приготовился это исследовать, облака внезапно разошлись. И словно по волшебству я наконец увидел ее, «нашу» Сертог, возвышавшуюся над заснеженным хребтом, справа от которого ясно выделялся пик, поразительно схожий с Сильверхорном бернских Альп. За ним угадывался обледенелый перевал, путь к которому, несомненно, шел через разорванный трещинами ледник, замеченный нами из базового лагеря; над этим ледопадом[78] торчала острая, обточенная ледником шпора другого отрога, а правее, прямо над большими сераками, просматривался желоб кулуара – по всей видимости, они были единственными путями, открывавшими доступ на ребро, ведущее на вершину. Ребро же поднималось спокойно и ровно, плавно сворачивая направо – к желтой скале, и я вроде бы заметил там сверкание ярких бликов: очевидно, это и была Золотая Крыша, которую нам показывали монахи, – скальный «жандарм», напоминавший крепостную башню.
Сама же вершина была прямо над ним: «запятая» заснеженного гребня, удивительно чистый изгиб которого завершался выступом карниза, нависшим над другим склоном горы, – а дальше была неизвестность. Я сохранил это воспоминание на всю жизнь, вероятно, потому, что мне удалось увидеть эту картину всего один раз (потом я видел вершину только мельком), и ее совершенная форма, сияющая белизна и неожиданность внезапного появления врезались мне в память – я испытал такое сильное чувство, которое никогда не решусь назвать непредвзятым, но оно, по-моему, объясняет, почему я по сей день не в силах забыть мое чудесное видение.
Я быстро спустился обратно, собираясь сообщить товарищам о моих открытиях, но нашел их поглощенными таким множеством самых насущных дел, что предпочел подождать. И кроме того, в глубине души мне, вероятно, хотелось сохранить для себя воспоминание о совершенных изгибах этой вершины – словно секретный талисман, власть которого потускнела бы, если б я разгласил его тайну.
Вечером мне никак не удавалось заснуть, и я вышел из палатки в ночную тьму. Носильщики пока не ложились и пели возле костра: завтра они должны были спуститься к монастырю. Как обычно, в палатке Клауса еще горел свет. Черные тени гор едва угадывались, луна спряталась за облаками, небо все еще было покрыто тучами. Единственными светлыми пятнами оставались огромные ледяные конусы кальгаспор, казалось, только они еще сохраняли ничтожные капли дневного света.
Я вошел в палатку Клауса.
– Я обнаружил пещеру, про которую говорили монахи.
Клаус едва поднял на меня глаза:
– Нам не нужна пещера. Это – путь к верхнему бассейну[79] ледника. Но уже поздно, мсье Мершан. Надо бы выспаться. Завтра нас ждет тяжелый день: если верить всему, что писали до нас другие путешественники, расплата с носильщиками – трудное испытание.
Так мы провели свою первую ночь в базовом лагере.
Клаус оказался прав: расплата с носильщиками заняла много времени и прошла тяжело.
Кроме того, надо было распорядиться насчет нашего возвращения, мы собирались идти обратно дней через сорок. Конечному нас будет намного меньше снаряжения и почти не останется припасов, кроме того, ничто не запрещает нам бросить все лишнее: таким образом, Клаус определил, что пятнадцати кули нам будет вполне достаточно. Мы опять прибегли к посредничеству Поля Джиотти и попросили сирдара самому отобрать самых надежных людей. Мы назначили ему встречу на этом же самом месте, по тибетскому календарю это должно было случиться на пятнадцатый день месяца шутук года огненной крысы. Не доверяя точности указанной даты, Клаус вручил сирдару сорок пять мелких камешков и приказал бросать их по одному каждый день, считая со дня ухода, а когда больше ни одного не останется – вернуться сюда с выбранными людьми. Мы распрощались є Полем, возвращавшимся вместе с ними в монастырь, где он, как мы условились – разумеется, заручившись сначала согласием ламы, – должен был дожидаться нас с пятнадцатью носильщиками.
78
Ледопад – зона трешин на леднике с сильно расчлененной поверхностью, обусловленная наличием резких перепадов и выступов в ложе ледника. Здесь нередки ледовые башни, находящиеся в неустойчивом состоянии.
79
Бассейн – бассейн ледника: место накопления льда и прилегающая площадь, с которой происходит снос снега и фирна вниз на поверхность ледника по различным ответвлениям, рукавам и т. д.