Эта картина (при хорошей погоде он, несмотря на любые препоны, старался найти предлог, чтобы обязательно увидеть ее) пленяла его так сильно, потому что каждый вечер у него на глазах творилось одно и то же чудо: закатное солнце, садясь за горы, окутывало своим сияющим нимбом вершины Альпенглех, которую итальянцы называют enrosadira. Он завороженно смотрел на эту волшебную феерию восторженными глазами ребенка, кем он и был, но тут примешивалось и кое-что другое: все более глубокое знание избранной им картины, любовь, которую никто не смог бы ни понять, ни разделить вместе с ним – никто, кроме него, не сумел бы оценить неуловимой тонкости этих изменений. Это зрелище никогда не бывало одним и тем же, но понимал это он один. Конечно, он был слишком наивен и почти совершенно не осознавал своего блаженного счастья, – но то, что никто не был способен разделить с ним его радость, Нечего не отнимало от нее, скорее наоборот – добавляло.
Поначалу он не понимал обязательной связи между своим вечерним праздником и тем спектаклем, который давался на следующее утро, когда наступающий день опять расцвечивал долину новыми красками – точно напротив вчерашнего зрелища, на той стороне, где высились далекие вершины Саск делле Нуве, те самые, что, кажется, так восхищали туристов. Но постепенно он догадался – более или менее. Солнце заходило каждый вечер – как весна, которая возвращалась каждый год: но кто говорит, что это – одна и та же весна; так почему же солнце должно оставаться все тем же, прежним? Так же, как времена года, которые всегда сменяют друг друга, день – каждый раз разный, и чтобы понять это, он, мальчик, почти каждый вечер (по крайней мере если погода позволяла) усаживался на свой стул поудобней и принимался следить за медленно наползавшей тенью его горы.
Каждый вечер, сидя на стуле у окна своей спальни, он присутствовал при настоящей трагедии: тень побеждала свет. Он выучил наизусть каждый этап наступления темноты: сначала она заливала поля пшеницы, потом – высокогорные пастбища, тропинку, водопад, ручей, сосновый лес и поляну (не видя ее, он мог понять, что она там есть); потом поднималась еще выше – к альпийским лугам, туда, где угадывались очертания замка, и дальше – осыпи, гребень горы, снега… И еще выше, до самой вершины Саск делла Круск; а в самом конце он наслаждался сверканием ледника Альпенглех: тот был последним, и только он один не становился добычей тени – она не могла пожрать его, он как будто умирал собственной смертью; но и тот потом медленно угасал: сначала розовел, затем наливался тьмой и становился фиолетовым; тогда как все остальное давно уже было затоплено чернотой. И он всегда надеялся, что вот сейчас что-нибудь или кто-нибудь остановит наступление тени. Но каждый раз обманывался в своей надежде и решил, что это потому, что тень всегда движется различно: из-за облаков, конечно; но еще потому (и это наблюдение было гораздо тоньше), что дни были разными. И в самом деле, ребенок заметил, что тень никогда не движется одинаково – это зависело от погоды; а в самые суровые зимы даже случались дни, когда солнце вовсе не заходило в деревню… Тогда он заключил, что на тень можно влиять. Наверное, это – просто? Нужно только быть сильным и храбрым – таким, как он.
И однажды вечером он отправился в путь. Он решил никому ничего не говорить, а чтобы быть сильным, взял с собою краюху хлеба, луковицу и дядюшкину флягу с вином, которую zio доверял ему нести за ним, когда надо было подниматься в луга.
Он бодро зашагал по хорошо знакомой тропинке; но на этот раз – шел быстрее, потому что время торопило. Скоро должен был начаться закат, солнце уже почти висело над гребнем горы, а он знал, что нельзя позволить ему исчезнуть, как это всегда бывало.
Он старался сохранять спокойствие и не оборачиваться каждую минуту, чтобы узнать, кто из них отстает – он или солнце. Ему казалось, что, если он не будет время от времени смотреть прямо на солнце, оно воспользуется этим, чтобы сбежать от него, и потихоньку спрячется за гору. Но граница тени оставалась все время позади. Он вышел из деревни, когда тень еще лежала на плоских и голых после покоса полях и уже поглотила соседний поселок напротив; а сейчас она оказалась возле леса: деревня умерла, все ее жители – умерли, когда их покинуло побежденное солнце. Ради них он должен идти дальше; ради спасения всего мира!
Он прибежал на луг, задыхаясь; цветы потеряли яркость, краски их сделались мягче – луга уже золотил закат. Никогда еще он так быстро не бегал. Альпенглех гордо плыл в вышине, а тень уже затопила все внизу, будто озеро смерти, откуда не выныривала наверх ни одна вершина. Ему надо было держаться как можно ближе к солнцу, поэтому он не свернул в ущелье, ведшее к леднику, а пошел прямо в гору. Камни обдирали ему ноги; задул ветер – как всегда в этот час, когда наступавшая тень быстро охлаждала воздух и между зоной жизни и зоной смерти бились порывы ветра, сражаясь между собою так же, как свет и тьма. Его гора была увенчана солнечным нимбом, снежная шапка сияла золотом – тем самым золотом, за которым он гнался: это было то золото, которое солнце укрывало в горах и защищало до последнего вздоха на леднике Саск делла Круск.