Конечно, на их легенде сияет отблеск писаний наших святых отцов, хотя она и была расцвечена разными сказками и суевериями. Оттого и чудилось нам, как утверждал святой отец, что у них остались какие-то воспоминания о Писании, хотя искаженные ошибками. В это я еще мог охотно поверить; и, возможно, Корнелиус, невзирая на собственные свои заблуждения, мог бы сыграть свою роль в спасении сих язычников и, так как теперь он близко сошелся с ними сумел бы растолковать им, что ожидаемое ими Царствие – не от мира сего, но грядет вскоре, о чем говорят уже явленные нам повсюду знаки; и они, несомненно, войдут в него лишь бы были они добры сердцем, искренни в помыслах и благородны душою и согласились на обряд святого крещения – хотя кальвинистская ересь и утверждает обратное.
Но Корнелиус не желал ничего и слышать об этом и теперь настаивал, что, трудясь вкупе с самыми знающими их учителями, отыскал некую новую истину, и будто бы она приведет ко всеобщему согласию, как когда-то мечтали о том некоторые еретики.
Несмотря на все мои увещевания, святой отец вскорости наотрез отказался от споров на эту тему, и я ясно видел, что отныне подстрекаемые им гилонги питают ко мне недоверие. Он так меня подвел, что мне не оставалось ничего другого, кроме как покинуть эту страну. Вот почему, сокрушаясь о печальном конце нашего предприятия и глубоко скорбя еще от того, что оно могло закончиться совсем иначе, я решил отправиться к Утангу, а оттуда направить свои стопы к Шапарангу, Ладаку и Гоа, ибо дорога к странам Палпу и Брамасион была закрыта снегами. Не без горечи и досады оставил я Корнелиуса, коего, невзирая на ужасные и преступные его заблуждения, до сих пор считал своим другом, хотя он и выказал явное облегчение, видя, что я собираюсь уйти. По моем уходе со мной торжественно попрощались и гилонги, и сам Дулку, и святой отец, каковые почтительно осыпали меня тьмой учтивых поклонов и бесконечных любезностей; и я опять попытался представить себе истинную историю его пребывания в сих горах и отделить в его словах правду от лжи. Тогда Корнелиус, плача, сжал меня в объятиях и пожелал обнажить дно своей души, признавшись в том, что до поры таил от меня. Он взял меня за руку и указал мне на вершину горы, где еще сияла…
[пропуск в манускрипте: строка 26 – строка 32]
…потрясенный всеми этими чудесами, я со слезами поблагодарил Корнелиуса, открывшего мне глаза и убедившего меня в необходимости донести эти чудесные известия до Гоа и Рима; и решил отправиться к долине Цанпу, именуемой в Индии Буррамапутер, и возблагодарил Господа Нашего Иисуса Христа…
На этом рукопись отца Ильдефонса обрывается -
Во имя Господа,
что же случилось с Мершаном? Сегодня будет два дня, как он ушел. Его следы на склоне, прямо перед скальным гребнем, давно уже стерты ветром и засыпаны бесконечно падающим снегом.
Наш долг – мой долг прежде всего, ибо я руковожу этой несчастной экспедицией, – в том, чтобы ждать. Экспедиция не может бросить одного из своих членов.
Наш долг – спускаться вниз. У нас почти кончились припасы. С тех пор как сюда поднялись Абпланалп и Им Хоф, лагерь стал слишком тесен для нас шестерых.
Погода с каждым днем ухудшается, склоны горы перегружены снегом. Мы слабеем от высоты. У нас нет выбора. Да простит нам Господь! – мы не можем его спасти. Он ушел, не взяв с собой ничего, в чем мог бы переночевать, – ни палатки, ни спального мешка. Быть может, это было ошибкой, вопрос сейчас не в этом. В любом случае ошибкой, вероятно, было идти одному; ошибкой – не запасти достаточно продуктов для четвертого лагеря; и, возможно, еще одной, не меньшей ошибкой была сама эта экспедиция. Если бы Мершан все еще был среди нас, он, может быть, прибавил бы со своей «французской» иронией: «А не находите ли вы, дорогой мой Клаус, что сама жизнь – уже большая ошибка?»
Короче, что бы с ним ни случилось, неразумно считать, что он может быть еще жив. Во всяком случае, я попытался объяснить это фон Баху, который продолжает надеяться.
С другой стороны, никто никогда еще не поднимался на такие высоты. Следовательно, строить какие-либо прогнозы относительно возможности физиологической сопротивляемости организма Мершана или нашей – довольно трудно.