Он пометил строку ногтем, и я вполголоса прочел:
«При отъезде из Риги обреталось при выше описанных полках около десяти тысяч человек, и ожидали рекрутов, из которых уже с шесть тысяч пришло…»
– Хватит. Они еще горожан вооружат – это непременно. Могут сикурс получить из Швеции, морем каперы придут… Тебе в сем надлежит разобраться. Завтра же и отправишься, благословясь. Сперва – в Москву, там тебя деньгами снабдят, прикладом для тайнописи.
– Денег я и сегодня в шведском обозе довольно взять могу, прикажите…
– Рига свою монету чеканит, серебряную – талеры, сиречь ефимки, и шиллинги. У купчишек в Москве для тебя найдут. Шведские деньги там не в чести. Мундир, оружие – все в Москве оставишь. Лишнее что с собой взять – оборони Бог! И торопись. Мне государем велено стать у рижских стен с инфантерией в начале сентября.
Шереметев, прикидывая числа, задумался.
– Ежели идти два дня по три мили, а третий день для успокоения стоять, – сказал он, глядя в угол мимо меня, – и то неладно получается. Удастся приступить к Риге не ранее октября. И медлить нельзя, и спешить нельзя, дабы людей зря не изнужить. Один тут выход – третьего дня велел государь капитан-поручику Писареву готовить в Витебске провиант и артиллерию, которые водой будут отправлены к Риге, так надобно сколько возможно полков посадить на те писаревские суда, доставить хоть до Динабурга… А уж твоих драгун – берегом, бережочком.
Я вздохнул: и самому бы хотелось вот так – с ребятами, берегом…
– Армия, не доходя до Риги, станет сперва верст за двадцать, – говорил между тем Борис Петрович. – Выйдешь из города, не Дожидаясь осады. Язык-то лифляндский, варварский, не позабыл ли?
– Да если я в Риге и по-русски заговорю, не удивятся. Там наши купчишки раньше частые гости были. Одна улица, говорят, так и зовется Русская. Бороду отпущу – и ладно будет.
– Ты мне шутки не шути! – Борис Петрович глянул сурово, но я вытянулся весь и шпорами звякнул – готов в огонь и в воду!
Думал – усмехнется, но он не усмехнулся.
– Андрей, – сказал он, и от его голоса мне как-то не по себе стало, – Андрей, тут ведь – либо полковник, либо – покойник…
– Это я знаю…
…Но когда я, увязавшись за обозом с лесом и льном, подъезжал к Риге, не было у меня в голове мыслей о важности и опасности моего дела.
В одно время со мной к обозу пристал латышский паренек Янис, Янка, лет шестнадцати, он-то как раз и был беглым лифляндским крепостным. От него я и узнал, как живется за панами да за баронами, а также историю старой родовой вражды двух помещичьих семей – Зивултов и Карницких. Тогда и решил – буду беглым из имения Зивулта.
В веселую минуту мужики, все прекрасно понимавшие, допекали Янку – а зачем это он без гроша за душой в Ригу собрался? Добрые люди – с возами, а он с чем?
Янка, парень языкастый, себя в обиду не давал.
– Я бы постыдился с такими возами в Ригу въезжать. Лучше уж мышиные шкурки туда возить рижским фрейлинам на шубки, чем ваши гнилые хворостины!
– Погоди, доберемся – заставим тебя Большому Кристапу руку целовать. Тем, кто впервые в Ригу едет, так положено!
– Уж с большей охотой поцелую, чем господину барону! У Большого Кристапа после того, как он на святые деньги Ригу построил, наверняка для меня малость осталась.
Я никак не мог понять, что за Кристап, уже в Риге выяснил – речь шла о деревянном святом Христофоре, стоявшем у реки, чернобородом босоногом великане с младенцем на плече.
Когда и шуточки о Кристаповом наследстве надоедали, выяснялось, что Янка едет в Ригу жениться…
– Парни, в Ригу, парни, в Ригу! – распевал Янка с вершины воза. – Там невеста-краса! Там невеста-краса, та, что ткет паруса!
Парни смеялись, но песню подхватывали. Потом в ответ запевали другую – о бедняге, что еле ноги унес от блудливой рижской невесты, которая только плясать и горазда. Янка сверху отшучивался – такую он запрет в сарае, чтобы своими плясками сено утаптывала или рожь молотила. В конце концов Янкина невеста стала вроде бы как равноправным нашим товарищем, только что за обед с нами не садилась.
Я шагал рядом с возом и думал – не знаю уж, как там Янка, а ну как сам вдруг повстречаю невесту-красу, тогда что же? Мало мне Марсова ярма, так будет еще и Венусово! И знал, что не про меня оно, и неотступно о нем думал…
Ехали не медленно, ночевали на постоялых дворах, от воров оберегались караулами, а также долгими и невразумительными заговорами, вроде как на чухонском наречии, после которых у злодеев должны руки намертво приклеиться к украденным нашим мешкам. Впрочем, Янка утверждал, что воры чухонский язык разумеют получше нашего, и заклятия их против наших получаются куда сильнее.