— Спасибо.— Барни оценил жест Сантини, и настроение его улучшилось.— Я огорчен, Лил.
— Я тоже, дорогой.
Он прошел в душевую и долго стоял под горячей водой, ни о чем не думая, с пустой головой. Он потратил полчаса на одевание, слушая, как Гиз и Лил спорили за перегородкой. Они ждали его, но у него не было желания провести с ними остаток дня. Ему нужно было гонять других котов. Одна из дверей вела к запасному выходу, и это решило проблему. Лил будет в бешенстве, но он найдет возможность объясниться с ней потом.
Зеленый открытый «форд» стоял в конце улицы. Сан-тини оставил ключи на приборном щитке. Барни сел за руль и быстро отъехал, надеясь, что Лил и Гиз его не заметят.
Был прекрасный осенний день, гораздо более теплый, чем накануне. Море сверкало. Барни с удовольствием подставил лицо под лучи солнца.
Проехав миль пять, он достиг судостроительной верфи, куда ранним утром доставили «Мери Хэммонд». Он услышал стук молотков и вскоре увидел судно в доке. На палубе трудилась бригада рабочих. Он узнал среди них высокую фигуру Генри, который с беспокойством следил за работой. Барни забрался на палубу по одной из лестниц, прислоненной к шхуне.
У Генри был измученный вид, словно он всю ночь не смыкал глаз. Барни позвал его, закричав, чтобы перекрыть стук молотков. Брат повернулся.
— У тебя есть деньги? — сразу спросил он.
— Только часть,— улыбаясь, ответил Барни.— Три тысячи долларов.— Он достал из бумажника чек Сантини и отдал его Генри, который взял его дрожащей рукой.— Этого должно быть достаточно для начала работ. Остальные, а может быть и больше, будут у меня после моего поединка с Реганом на следующей неделе.
У Генри был довольный вид.
— Мне кажется, я ошибался на твой счет, Барни. Тебе не понять, что значат для меня эти деньги.
— У меня есть только смутное ощущение. Но забудем это. Я счастлив, что могу поддержать тебя.— Он оглядел палубу шхуны.— Кажется; я гораздо больше привязан к старому судну,чем считал.
— Это правда? — дрожащим голосом спросил Генри.— Ты говоришь серьезно?
— Конечно,— ответил Барни, немного смущенный горячностью брата.
— Я так тебе благодарен.
— Прошу тебя... У тебя измученный вид. Ты, вероятно, совсем не спал. Держу пари, что ты провел бессонную ночь.
— Почти.
— А где ты был вчера вечером, когда был убит Карлос?
Этот вопрос заставил Генри открыть рот.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Так вот, тебя не было дома, когда флики пытались встретиться с тобой. Ты появился в комиссариате лишь часом позже.
— Я знаю. Я бродил, пытался обдумать возможность отремонтировать «Мери Хэммонд». Твое предложение помочь я не принял серьезно.
— А братья де Фалгия, что ты думаешь об этой истории?
— Ничего. Я ничего не понимаю.
— А я не перестаю об этом думать. У Петерсона нет желания заниматься этим делом, это очевидно. Но у меня ощущение, что я должен обоим старикам за все, что они сделали для меня, когда я был ребенком.
— Не вмешивайся во все это,— резко проговорил Генри.— Эта история тебя не касается.
— А у меня намерение сунуть в нее свой нос.
Генри собирался опять возразить, но удержался. Барни не стал продолжать. Он предпочел не усложнять их отношения, которые с момента его приезда в Батерли не были дружескими. Генри любил играть роль старшего брата и утверждать свой авторитет главы семьи. Трудно было заставить его отказаться от этой привычки. Барни знал, что его брат прилагает огромные усилия, чтобы заставить себя быть приветливым.
Барни немного понаблюдал за работой рабочих, потом вернулся в Батерли. Полчаса спустя он прошел в кабинет Петерсона.
Шеф полиции стал сверлить Барни своими маленькими, недоверчивыми глазами.
— Вчера вечером ты довел меня до бешенства, Хэммонд. Ты говорил такие вещи, которые мне никогда не нравились. Это нехорошо с твоей стороны. Надеюсь, сегодня ты немного спокойнее.
— Да. Я хотел бы знать, насколько продвинулось ваше следствие.
— Тебе надо почитать «Батерли Таймс».
Петерсон, которого мучил жар, дышал со свистом.
— Вы что-нибудь обнаружили?
— Мы проверили некоторые показания. В таком деле, как это, парень, нельзя позволять себе кричать слишком громко в надежде испугать убийцу. Следствие требует определенного времени.
— Сколько именно?
— Трудно сказать.
— До того времени, когда Малколм Дюран подаст знак?
Круглое лицо Петерсона покраснело. Потными руками он стал рыться в бумагах, лежащих на его столе. В комнате было жарко. Петерсону было явно не по себе.