Марко очень меня поддерживал. Его тепло, любовь помогали мне не чувствовать себя столь безутешным. Мы отремонтировали квартиру в Санит, которую я полностью выкупил у Лучо, стали жить вместе. Мы были современной парой, каждый со своими обязанностями. Тот, кто первый возвращался домой, готовил ужин, а второй мыл посуду и убирал на кухне. В районе все нас уважали, никто не задавался вопросом, что делали эти два парня под одной крышей, нас мило окрестили «мальчишки».
Моя фирма часто отправляла меня на несколько месяцев работать в другие города. Там у меня завязывались романы. В Генуе я познакомился с Массимо, очень странным молодым человеком. Моменты необычайного возбуждения сменялись у него глубокой печалью вплоть до полного молчаливого погружения в себя. Как будто в нем уживались два разных человека. Я пытался ему помочь, но было очень непросто преодолеть ту невидимую стену, которую он воздвиг для защиты своих непостижимых мыслей. Однажды вечером мы прогуливались рядом с генуэзским портом, подшучивая друг над другом и смеясь до изнеможения. Вдруг Массимо остановился как вкопанный и, бледнея, дрожащим голосом стал просить меня проводить его домой. Я поинтересовался, что случилось; ответом мне был невероятной силы удар кулаком прямо в лицо. Я набросился на него и избивал до тех пор, пока он не оказался на коленях, в крови, синяках и слезах. Массимо рыдал, этот плачь прерывался бессмысленными неразборчивыми фразами. «Дядя» повторял он, скорченный на земле. «Дядя, не делай мне больно!». Увидев этого большого полного парня в таком жалком состоянии, мне стало стыдно за мою реакцию, но я не мог, я не переносил тех, кто поднимает руки и объясняется посредством насилия. Я опустился на колени рядом с Массимо и начал гладить его по голове. Постепенно тепло моей нежности помогло ему прийти в себя. Мы пошли сели на парапет.
«Прости» сказал я ему, не задавая никаких вопросов.
Неожиданно эта стена, его стена начала рушиться, и он стал рассказывать.
«Мне было десять лет. Я жил на улице Пре, в самом неблагополучном районе Генуи, на узенькой улочке, полной насилия. Мои папа и мама не хотели оставлять меня надолго одного, когда уходили на работу, и просили моего дядю сидеть со мной. Он приходил утром около десяти и оставался со мной до возвращения родителей. Он был очень жестоким и бил меня без всякого повода, причины, но перед отцом и мамой, которые часто заставали меня в слезах, он проявлял себя крайне заботливым и нежным. И поэтому никто мне не верил. Однажды он дошел до того, что выдумал, будто я назло ему выбросил из окна конфеты и игрушку, которые он мне подарил, и, чтобы сделать эту историю еще более правдоподобной, спустился на улицу и подобрал разбитую машинку.
Я не понимал: это было враньем, он не приносил мне ни конфет, ни машинку. Для чего вся эта жестокая игра?
Один раз мама попросила его вымыть меня. Он сам захотел раздеть меня своими огромными толстыми руками. Он поставил меня в ванную и, намылив мне руки, приказал повернуться. Внезапно я почувствовал сильную резкую боль. Оглушенный, я упал на дно. Когда я встал, я ощущал, как у меня жжет зад. Этот урод засунул туда свои пальцы сильным сухим толчком. Он наклонился к моему лицу, грубо хохоча. Я закрыл уши руками, чтобы не слышать его, но он смеялся громко, так громко, что я оглох. «Все равно никто тебе не поверит!» стал он кричать. «Потому что ты маленький лживый червяк!». Я оперся спиной на борт ванной и уставился на дядю, который продолжал смеяться… В конце концов я понял его игру. Все это вранье, разбитая игрушка, выброшенные с балкона конфеты — все это он делал, чтобы все поверили в историю про распущенного мальчика, бесенка, который плохо относился к своему доброму, обходительному и ласковому дяде. Я осознал, что попал в ловушку, из которой мне больше не выбраться. Я понял, что никто мне не поверит и не станет даже слушать злобного врунишку. А чтобы еще больше усугубить происходившее, он заставил меня написать в дневнике, что я его ненавидел и что я попытался бы любыми способами выгнать его из дома, чтобы он никогда не вернулся сюда. Я был вынужден терпеть все виды извращений этого ублюдка. В порту я увидел, как избивают ребенка, поэтому я отреагировал таким образом. Прости».
Мы сидели на парапете довольно долго, не проронив ни слова.
«Как же ты, будучи уже большим, ничего не рассказал своим родителям?» спросил я его, чтобы разрушить тяжелую и грустную атмосферу. «Ты еще с ним видишься?»
Массимо начало трясти, я читал невероятное напряжение на его лице. Я взял его за руку и попытался убедить, что надо было вытащить из себя все то, что столько лет он держал внутри и что так подавляло его. Он должен был начать освобождаться от всей той мерзости, перестать чувствовать себя виноватым. Большой ошибкой тех, кто терпит, становится именно это: насилие заставляет тебя испытывать чувство вины, хотя ты на самом деле и есть несчастная беззащитная жертва. Обычно прислушиваются только к большим, верят исключительно взрослым; детей же оставляют наедине с пережитой жестокостью, чтобы впоследствии они мучались всю жизнь. Когда изнасилование совершают над женщиной, то пытаются оправдать действия насильника тем, что он был спровоцирован ее мини-юбкой, жестом, улыбкой.