Большинство звонков, что я принимал, были от молодых ребят, которые не могли смириться со своей гомосексуальностью. Многие не понимали, почему, глядя на фотографию обнаженного мужчины, они возбуждались, желали обладать им. Я никогда не позволял себе просто ответить «Ты гей! Точка!», потому что каждый раз, когда я оказывался перед такими вопросами, я вспоминал о том гребаном журналисте, который в спешке вынес вердикт моей проблеме в нескольких печальных и холодных словах. И даже если они были подростками или уже вполне взрослыми, а не детьми, как я, никогда я не смог бы дать столь ранящий ответ. Наоборот, я старался разредить ситуацию, объяснить им, что это не было такой уж большой проблемой, что надо было принять со спокойствием проблему. Иногда я настолько проникался этими историями, что буквально чувствовал себя их героями, а осознание того, что я сам прошел через подобные переживания раньше, не позволяло мне проявлять излишнюю жесткость и высказывать безразличные умозаключения.
Но театр и моя ежедневная занятость вынудили меня оставить волонтерскую службу. Я представил заявление об увольнении директору, навсегда забирая с собой бесценный опыт, пережитый в стенах Ассоциации «Арчигей».
Я вновь был вместе со старыми друзьями, с которыми я организовывал театральные постановки.
Я окунулся в бездну театра, благодаря накопленному ранее опыту мы выпустили новый спектакль. Меня привлекли к сотрудничеству и другие театральные компании, которые также принадлежали к авангардному направлению.
Однажды мне позвонила моя подруга Мириам: «Я написала монолог для тебя. Надеюсь, тебе понравится».
Я прочел его. Это был восхитительный меланхолический текст.
А самое удивительное то, что там был описан случай насилия, совершенно схожий с тем, что пережил я в детстве.
Я согласился выступить с ним. Первое представление состоялось в Риме на небольшой неформальной сцене. Мы были совершенно никому не знакомы: ни броского имени, ни спонсоров за плечами; но нам удалось, к нашему огромному удовольствию, завоевать одобрение прессы и зрителей, которые в конце каждого спектакля заходили к нам в гримерки, чтобы поблагодарить нас.
Это был прекрасный опыт, который мы потом повторили в Неаполе, и были также хорошо приняты. В то же время я занимался написанием текстов и, всегда оставаясь в рамках социальной тематики, я поставил несколько пьес, рассказывающих о нищете, насилии, изоляции.
Мне было очень легко описывать и воплощать на сцене судьбы маргинальных персонажей, потому что это были истории, которые я сам неоднократно переживал, пропускал через себя, и сейчас они все были внутри меня, в моей душе, в каждом сантиметре моей кожи, и вырывались наружу каждый раз, когда я клал перед собой чистый лист бумаги, брался за ручку или выходил на сцену: моими сообщниками были сцена и темнота, и я чувствовал, будто находился в исповедальне или на кушетке на приеме у психиатра.
Это было невероятно больно и утомительно заново переживать все те горести. Я всегда был один на сцене, перед незнакомой публикой, которая неотрывно следила за мной, анализировала мои слова, чувствовала мою боль. И призраки прошлого выходили из-за кулис, с подмостков, с авансцены. из аплодирующего зрительного зала.
Когда, наконец, занавес опускался, я сразу убегал в гримерку снимать грим. На самом деле я никогда не оставался на сцене, чтобы получить наслаждение от аплодисментов, потому что хотел быстрее освободиться от тисков персонажа, от мучительной истории. Вы тогда спросите: почему же ты исполнял эти роли, выбирал такие пьесы?
Нет, это был не акт мазохизма, а скорее мой вклад в посрамление тех, кто ласкал и издевался над детьми, моя причастность к общественному порицанию, и таким своим незначительным поступком я пытался взволновать души зрителей.
Поверьте мне, им будет стоить невероятных усилий забыть этого маленького человека, который со сцены рассказывал о том, как он терял, искал и находил, вновь вставал и обретал себя, чтобы продолжать это непростое занятие — жить. Это был тяжелый груз, который я доносил в одиночку до публики и до всего мира, но единственным способом воссоздать нужные переживания было — показать того сильного человека, коим я был и буду.