Все это очень смущало меня, мысли, такие огромные и болезненные, овладевали моим детским разумом.
«Кто они? Почему?» непрестанно пытал я себя. Я продолжал задавать себе эти вопросы, будучи уже взрослым.
Я переживал глубокий кризис самоопределения личности.
А еще я испытывал чувство вины. и это чувство преследовало меня постоянно.
Все это смятение, беспокойство привело меня к попытке самоубийства. Сейчас я все еще не понимаю, сделал ли я это из желания привлечь к себе внимание других. Мое отчаяние.
А, может, я хотел, чтобы кто-нибудь помог мне найти ответы, слишком неподъемные для ребенка, который познал боль, жестокость, мной двигало желание найти поддержку, рассказать о моих бедах. Но у меня не получалось говорить об этом, потому что меня бы все равно не поняли, даже наоборот, только бы усилили мое замешательство тысячами вопросов.
Они следили бы за каждым моим шагом, как когда мне было четыре года. И тогда я принял печальное решение.
Я помню, это было в воскресенье утром. Я встал и после того, как я вымылся с головы до ног, я принял горсть таблеток, которые моя мама хранила в коробке из-под обуви. Я сел в автобус и поехал навестить бабушку. Я был настолько одуревшим, что даже не знаю, как я смог добраться до дома.
Последнее, что я помню — уйма вопросов, которыми меня одолевали мои родственники, и все.
Я очнулся в палате реанимации.
Мне сказали, что я находился там много дней. Единственное, что всплывает у меня в памяти, это то, что я разглядел отца через стекло. Во время моего пребывания в больнице никто не пришел навестить меня, а я был очень зол на самого себя. Когда меня выписали, дома возобновились расспросы. Я находился в центре тысячи вопросов, но все равно не чувствовал никакого внимания к себе.
Мне хотелось бы прокричать, что я сделал это, потому что мне была необходима помощь. Но я ничего не сказал. Никому.
Я вернулся к работе. Я не знал, что мне делать, продолжал мучиться. Дело дошло до того, что я написал в одну газету. В одну из тех, где публикуют ваши истории и пытаются дать вам какой-то совет. Подталкиваемый желанием поделиться с кем-нибудь своими мучительными сомнениями, я написал: «Дорогой Редактор, я очень молодой парень и у меня есть проблема: когда я вижу мужчину, который смотрит на меня как-то по-особенному, или, если я вижу его голым на страницах журнала или вблизи, то это меня возбуждает и смущает; мне это нравится. Мне хотелось бы понять, в доступных для меня словах, гомосексуалист ли я и существует ли какое-нибудь лечение. Пожалуйста, не используйте слишком сложные обороты, когда будете отвечать мне».
Спустя месяц мое письмо и ответ на него были опубликованы в газете. И было совсем не сложно понять то, что мне написали. Этот отрывок письма я перечитал, наверное, тысячу раз. В общем, весь смысл заключался в телеграфичном «Ты — гомосексуалист и нет никакого лечения тчк».
Я, весь бледный, почувствовал невероятное разочарование. Возможно ли, чтобы эти придурки давали ответы и советы, исписывая километры страниц, всем: женщинам, которые ссорились со своим мужем, потому что он не хотел, чтобы она носила мини-юбку, и она, в свою очередь, желала знать, надо ли ей разводиться с ним или нет; мужчинам, у которых после нескольких лет брака пропадало желание спать со своей женой. И тогда журналист-«волшебник» закатывал рукава и выдавал, копаясь в бездне своих безграничных знаний, самые исчерпывающие и научно обоснованные ответы, которые только был способен породить его необъятный мозг. Но для маленького мальчишки — нет, у него нашлось только сухое, жестокое…
«Ты — гомосексуалист и нет никакого лечения тчк».
Тридцать лет назад я думал, что эта газета была и остается по-прежнему ужасно глупой. Спустя двадцать лет после того ответа, я опять наткнулся на нее; там была напечатана моя фотография. Я находился в гей-кемпинге и на этом фото я был запечатлен в обнимку с одним трансвеститом. Я прочитал статью и еще больше убедился, что это была не просто паршивая газетенка, нет, ее стоило бы уничтожить, а всю редакцию осудить на сожжение на костре.
Парень, прочитавший такой телеграфично-беспощадный ответ, в этот самый момент хочет только одного — смерти; но моя реакция была очень странной. Во-первых, меня переполняла радость от того, что на мое письмо ответили, ответили мне, мальчишке с грязной окраины большого города.