Помполит обладал счастливой особенностью: где бы он ни появлялся, он всегда был кстати, всегда вовремя. И к нему шли по самым разным делам. С одних он снимал тяжелый груз сомнений, в других поддерживал слабо мерцающий огонек надежды, у третьих как бы принимал на хранение наиболее хрупкие чувства.
Моряки сразу потеснились, освобождая место. Один принес большую кружку, другой пододвинул тарелку с селедкой, третий поставил кастрюльку с картошкой, сваренной в мундире.
— Чайку?
— От чая кто же откажется.
— Вопросик можно, товарищ помполит? — спросил моторист.
Механик заворчал на него:
— Хватит тебе. Дай человеку чаю попить.
— Хороший чай помогает беседе, — заметил помполит.
— Вот скажите, товарищ помполит, вы сами-то верите, что мы найдем что-нибудь в этой мути?
Помполит на секунду задумался. Он и сам задавал себе этот вопрос. И совершенно неожиданно понял весь смысл того упорства, которое он втайне назвал капитанским упрямством. Удивительно это бывает, мелькнуло в голове у него, когда сам задаешь нелепые вопросы — считаешь, что все правильно, а вот когда их задают тебе, понимаешь их нелепость. Хотя что нелепого в этом вопросе? Пожалуй, он даже справедлив. В устах рядового моряка. А в устах первого помощника — он нелеп. И поведение капитана все больше прояснялось. Да, поиски, может быть, ничего и не дадут. Но дело не только в этом.
— Неужели бы вас не беспокоила совесть, если бы мы нарушили закон моря и хладнокровно прошли мимо судна, которое терпит бедствие?
— Но ведь мы даже не знаем, есть ли там люди или нет?
— Потому и ищем, что не знаем.
— Все ясно, — сказал механик, решительно поднимаясь с места. — Закругляемся. Пора на вахту. — И, подходя к двери, обернулся: — Спасибо за науку, Алексей Иванович.
Помполит почувствовал, что мысль дошла. Больше ничего и не нужно. И перевел разговор в шутку.
— За чай спасибо…
Обойдя всю палубу, помполит пробрался на полубак сквозь груды всякого хлама: сломанные бочки, бухты старого троса, тюки изорванных сетей, принятых от траулеров. Здесь, съежившись от сырости и холода, сидели впередсмотрящие.
— Какая жизнь, хлопцы?
— Мутная, Алексей Иванович, — отозвался один. — Тут хоть назадсмотрящих ставь, все равно ничего не видно.
— Ревун этот туманный смертельно надоел, — подхватил второй.
— Вы-то чего не спите, товарищ помполит?
— А вы?
— Мы вперед смотрим.
— А мне приходится и вперед и назад.
— У каждого своя служба.
— Служить хорошо, когда видишь смысл, — продолжал второй матрос.
— При спасании на море ищут не смысл, а возможности.
— Понятно, только противно вот так, в тумане…
Подошли двое, чтобы сменить впередсмотрящих.
Один спросил насмешливо:
— Что, рябцы, нашли чего?
— Нашли. Полное море тумана.
— Ох ты, как вам повезло!
— И на вашу долю хватит. Ну, мы пошли. Хорошей вахты!
— Спасибо!
Здесь, на носу корабля, помполиту еще яснее стала бесполезность впередсмотрящих, ведь если наклониться через фальшборт, то даже воды не увидишь. И капитан, конечно, понимает это, однако своего распоряжения не отменяет… Снова мелькнула мысль об упрямстве, но тут же ее заслонила другая: это — урок. Капитан преподает всему экипажу урок — как должен вести себя в подобных случаях советский моряк…
Прямо с палубы помполит поднялся на мостик. Здесь тоже произошла смена. Заступивший на вахту старший помощник капитана, увидев помполита, пошутил:
— И чего это, Алексей Иванович, на вахту слабаков ставят? — И он указал на только что сменившегося второго помощника. — За четыре часа не могли разыскать какую-то посудину.
— Посмотрю, что вы скажете через четыре часа, — мрачно пробурчал второй. — Я ушел. Хорошей вахты!
— Спасибо, — ответил старпом и тут же сообщил помполиту: — Капитан только что спустился к себе. Спрашивал вас.
Капитан встретил помполита вопросом:
— А почему вы не спите?
— У меня над койкой в рамочке висят правила: что помполит должен иделать в случае пожарной, шлюпочной и водяной тревог. И везде там сказано одно и то же: обеспечивать политико-моральное состояние экипажа. Буквально не помню, но смысл таков.
Помолчали. Помполит в раздумье следил за тем, как извивалась тонкая ленточка дыма от сигареты.
Капитан, взглянул на часы, висящие на переборке:
— Ого, уже шесть. Скоро светать начнет. Идите спать, Алексей Иванович.
— А вы? — не удержался помполит.
— Я подожду до рассвета. Хочу, наконец, увидеть свет, черт побери!..
Помполит насторожился. Что-то неладное почудилось ему в негромких, напряженных словах капитана.
— И мне торопиться некуда.
— Тогда пойдем на мостик.
На мостике было все по-прежнему. Только здесь громче и надоедливей ревел сигнал. Старший помощник уже не таким бодрым голосом, как вначале, доложил капитану, что сделал третий поворот.
— Туман, товарищ капитан.
— К черту туман!
Капитан и сам не забывал о тумане, но всякое напоминание о нем вызывало ощущение бессильной злости. Временами ему казалось, что окружающие уже разгадали эту его слабость и говорят о тумане умышленно. Огромным напряжением воли он сдерживал себя. Но последнее замечание штурмана как бы переполнило чашу.
— Хватит с меня тумана!
Он бросился к двери, ведущей на крыло мостика. В этом порыве капитан забыл, как открывается дверь. Он не отодвинул ее в сторону, а с размаху толкнул обеими руками. Руки попали в верхнюю, застекленную половинку двери. С треском и звоном вылетело стекло. Капитан выдернул руки словно из пасти какого-то чудовища, усеянной громадными зубами. Затем с грохотом отодвинул дверь и выбежал на крыло. Под ногами противно захрустело и даже взвизгнуло стекло.
Этот взрыв ярости потряс помполита и старпома. Они слышали, как капитан шагал по крылу, но не стали мешать.
В открытую дверь сильно потянуло отвратительной сыростью.
Минут через десять капитан вернулся, закрыл за собой дверь, молча подошел к компасу. Во всем этом чувствовалась неловкость. Никто не знал, как избавиться от нее. Слабый фосфорический свет, идущий от компаса, осветил лицо капитана. Оно казалось в этом мертвенном свете особенно мрачным. Потом он резко поднял голову и сказал сухо:
— Ай эм сори. Сорвался.
Это было так неожиданно и не похоже на капитана. Все: и то, что сорвался, и то, что извинился по-английски. И никто не знал, что эта вспышка ярости, пусть внешне и не совсем оправданная, была внутренним бунтом. Это был бунт нравственно сильного человека против собственной, ничем не объяснимой слабости. Неловкость разрядил сам капитан. Он заговорил просто, буднично:
— В старину, когда на парусниках ходили, моряки насвистывали, чтобы вызвать ветер. Капитан спрячется куда-нибудь за рубку и посвистывает. Да еще и приговаривает: «Дуй, дуй, весели хозяина». В наш век это не годится. Нужно что-нибудь более решительное… Вроде разбитого стекла. Вероятно, помогает… Одним словом, от зюйд-веста ветерок поднимается.
Старпом обрадовался этой разрядке. Он стремительно выбежал на крыло и сейчас же вернулся обратно:
— Верно, ветерок! Ну, туману крышка!
Ветер быстро усиливался, и вскоре туман исчез, как будто кто-то снял гигантский кисейный полог.
Заблистали звезды, появилась ущербная луна, нырявшая в тревожно несущихся облаках.
— Выключите этот проклятый ревун, — сухо сказал капитан.
Ветер продолжал крепчать, и вскоре стало ясно, что разыгрывается шторм. А через час, когда рассвело, ветер доходил до семи баллов, и верхушки волн уже залетали на палубу.
— Вызовите боцмана, — распорядился капитан, пусть проверит крепления. — Затем к помполиту: — Возьмите бинокль, Алексей Иванович, посмотрите с левого борта.
И сам ушел на правое крыло.