И тогда над беснующимся океаном трижды взревел прощальный гудок плавбазы. По установившейся морской традиции другое судно должно было ответить также тремя длинными гудками, после чего суда, обменявшись учтивыми короткими, расходятся. Но ждать трех ответных было не от кого. Плавбаза дала и короткий. Капитан свято хранил законы морской вежливости.
В лазарете старший врач корабля доложил, что двое уже пришли в сознание, в третьем чуть теплится жизнь.
— Выживет, — уверенно заявил врач.
— Вызовите шеф-повара, составьте для них меню, — распорядился капитан. — Да пришлите ко мне сейчас санитарку. У меня там есть бутылочка кагора.
Капитан замолчал. Сейчас и помполит заметил, что капитан устал: розовое лицо его стало серым, углы губ опустились книзу.
— Пойдемте, Федор Арсеньевич, отдохнем.
— Да, да, — живо отозвался капитан, — чего тут деликатничать. Просто пойдем спать.
Шли по коридорам, поднимались по трапам, молча — впереди капитан, сзади помполит. У дверей капитанской каюты остановились.
— Знаете, Федор Арсеньевич, я сегодня сдал экзамен на аттестат зрелости.
Капитан приподнял густые черные брови. В усталых глазах его блеснули живые искорки.
— Ну и как? Я имею в виду отметки.
— Думаю, неплохо. Хотя и было немножко не по себе.
— А кто принимал экзамен?
— Как вам сказать… Я сам.
— И не сомневаетесь в беспристрастности?
— Нисколько. У меня был хороший учитель.
— Любопытно. Кто же?
— Вы, Федор Арсеньевич.
— Мистика какая-то. Вроде того тумана… Ну что ж, раз сдали — поздравляю!
— Спасибо, — улыбнулся помполит и неожиданно спросил: — А что, посудинку эту нельзя было прихватить?
— А как? На буксир взять — водой зальет. Затонет. На борт поднять — зацепить ее не за что. Да и шторм.
— Понятно. Всего доброго.
— И вам тоже.
В каюте капитан снял меховую куртку, умылся. Спать не хотелось — слишком многое он сегодня пережил и передумал. Но главное — было ощущение удивительной легкости, как будто переступил какой-то очень важный и трудный рубеж. Подошел к письменному столу. Здесь лежал раскрытый том толкового словаря русского языка. Еще вчера вечером капитан, готовясь к беседе о странах Южной Америки, где он неоднократно бывал, раскрыл этот словарь. Хотел посмотреть, что написано про такую занимательную птицу, как южноамериканский дятел-тукан. Сейчас он забыл, что искал вчера. Скользнул взглядом по книге и задержался на слове «туман».
— Гм… Занятно.
Сел за стол, начал читать с таким интересом, как будто впервые в жизни узнал, что туман — это «непрозрачное состояние воздуха в нижних слоях атмосферы вследствие скопления в нем водяных паров».
Он с шумом захлопнул словарь. Лукавая улыбка скользнула по лицу. Снял телефонную трубку и набрал номер помполита:
— Не спите? Я тоже… Вы только что говорили насчет экзамена. На аттестат зрелости… Так я тоже сегодня сдал… Кто экзаменатор? Так же, как и у вас. Я сам… Нет, абсолютно беспристрастно… Давайте все-таки поспим.
Альберт Беляев
МОРЕ ШУМИТ
Памяти моряков Заполярья,
погибших в Баренцевом море
в штормовую зиму 1955 года
Море шумит… Вторую неделю ревет не переставая ветер от норд-веста и горизонт затянут мутной пеленой брызг. Сырые, тяжелые тучи хмуро нависли над водой и словно придавили океан. Из мрачной морской дали бесконечной чередой бегут и бегут к берегу приземистые ряды длинных волн с пенистой гривой. С грохотом они разбиваются о темный, гладко отполированный гранитный утес, на вершине которого стоит стройная башенка автоматического маяка.
Вот уже много лет однообразно подмигивает маяк ночному морю, много лет бесстрастно смотрит на извечную борьбу моря и скал, на бессильную ярость волн.
Стоит маяк, мигает исправно и молчит, прислушиваясь к шуму моря. Днем и ночью проходят мимо него огромные океанские корабли. Неторопливо вспахивая форштевнями зеленоватую толщу морской воды, они идут по большой морской дороге, и приветливые вспышки огня встречают и провожают их в дальний путь. И в штиль и в шторм, и зимой и летом идут и идут корабли мимо.
Но приходилось видеть маяку и другое.
…В тот год весь февраль свирепствовали северные ветры. Словно задумав выплескать весь океан, они гнали и гнали на берег неисчислимые полчища волн и рушили их на обледенелые скалы.
И когда, казалось, ураган достиг своей высшей силы, далеко на горизонте показалась полузатопленная шлюпка. То пропадая среди волн, то снова взметываясь на вершину девятого вала, она неслась вперед, прямо на встающие из воды утесы.
В шлюпке были люди. Они сидели по пояс в воде и ждали чуда. Больше им не на что было надеяться — разбушевавшаяся стихия давно разбила мотор, переломала и унесла все весла, измотала и измучила людей.
Их было четверо. Все, что осталось от экипажа рыболовного траулера, погибшего в те дни в Баренцевом море. Восемь дней ураганный ветер гнал шлюпку неведомо куда, пока, наконец, впереди не показались скалы.
— Земля! — хрипло выкрикнул боцман траулера Иван Никифорович Журавлев. Обросшее, изможденное лицо его с воспаленными глазами оживилось. Он повернулся к корме шлюпки, где лежал капитан траулера Захар Семенович Штыков, и приподнял его голову.
— Захар! Земля показалась!
Но капитан молчал. Вторые сутки он находился в забытьи, лишь время от времени начиная бредить и просить воды.
По-разному восприняли это известие двое других моряков. Матрос Степан Шкатов, худощавый парень лет тридцати, с жесткими, колючими глазами и тяжелым, выступающим вперед подбородком, долго всматривался в далекий берег, туда, где из воды поднимались белые шапки гор.
— Это Скалистый, — угрюмо сказал он и тревожно посмотрел на боцмана. Тот кивнул и отвернулся.
— Скалистый.
Оба они хорошо знали, что северный склон полуострова Скалистого круто обрывался в море; оба хорошо представляли себе, что ждет их беспомощную шлюпку, когда волны со страшной силой бросят ее на гранитную стену.
Четвертый моряк — молодой механик Леон Чикваидзе шумно радовался открывшейся земле. Он сорвал с головы кожаную шапку с «крабом» и, размахивая ею, восторженно закричал «ура!». Ему казалось, что самое страшное теперь позади.
Берег приближался быстро. Его заснеженные, угловатые вершины зловеще нависли над белой пеной кипевшего прибоя.
Люди в шлюпке притихли, с тревогой смотря на гранитную стену, встающую перед ними из воды. Метрах в десяти от берега то появлялся, то снова скрывался под водой острый риф.
— Капитана спасать в первую очередь! — натужно закричал боцман. — Или выберемся вместе, или останемся с ним до конца!
Волна бросила шлюпку прямо на риф. Тяжелый удар расколол ее надвое, и шлюпка тут же затонула.
Люди беспомощно забарахтались в нахлынувшей волне, которая неудержимо потащила их на отвесный утес. Но, чуть не дойдя до берега, волна растеряла свою силу, опала и откатилась назад, бросив людей у подножия скалы. Нельзя было терять ни секунды. Вдали море снова вздувалось пухлым горбом. С глухим ревом он стремительно катился к берегу, на глазах вырастая в водяную гору, способную сокрушить все на своем пути.
Боцман торопливо поднялся, подхватил на руки капитана и тяжело зашагал вдоль гранитной стены. Он увидел невдалеке глубокую узкую расселину. Это была неширокая ложбина, и вела она в глубь полуострова. Вслед за ним побежали Шкатов и Чикваидзе.
Волна все же догнала моряков, сбила с ног и закрутила в мощном потоке. Далеко протащив по ложбине, она бросила их, избитых и измученных, на крупную гальку и, теряя на камнях пену, скатилась обратно в море.
Моряки выбрались на сухую площадку и свалились на промерзшую землю, не чувствуя ни ее холода, ни ее ледяной жесткости. Хриплое, судорожное дыхание разрывало им грудь, глаза застилал белесый туман.