Мысль о ней, как всегда, подарила мне луч надежды и прилив энергии.
И укол скорби.
Я скучал по маме каждый день, но сегодня, ожидая изматывающей нервы встречи в Фрогморе, я понял, что тоскую по ней, и даже не смог бы объяснить, почему. Это было сложно облечь в слова, как многое, что было связано с ней.
Хотя моя мать была принцессой, которую назвали в честь богини, ни одно из этих слов не передавало ее сущность. Люди обычно сравнивали ее с идолами и святыми - от Нельсона Манделы до матери Терезы и Жанны д’Арк, но все эти сравнения, несмотря на их возвышенность и восторженность, были очень далеки от истины. Самая узнаваемая женщина на планете, одна из самых любимых, моя мать просто не поддавалась описанию - вот в чем истинная правда. И в то же время...как могла женщина, выходящая столь далеко за пределы повседневной речи, оставаться настолько реальной, настолько явно присутствовать и быть столь восхитительно яркой в моих мыслях? Каким образом я мог видеть ее столь же ясно, как лебедя, скользящего ко мне по волнам синего озера? Как я мог слышать ее смех, столь же громкий, как песни птиц на лишенных листвы деревьях - до сих пор? Я столь многое не помнил, потому что был слишком мал, когда она погибла, тем большим чудом было то, что я всё помнил. Ее печальная улыбка, ее ранимый взгляд, ребяческая любовь к кино и музыке, к нарядам и конфетам, и к нам. О, как сильно она любила нас с братом. Это была одержимость, как она однажды призналась в интервью.
Ну, мама...наоборот.
Наверное, она была вездесущей по той же причине, по которой не поддавалась описанию - потому что была светом, чистым сияющим светом, а как описать свет? Даже Эйнштейн бился над этой загадкой. Недавно астрономы перенастроили свои крупнейшие телескопы, направили их на крохотный излом в космосе и смогли увидеть отблеск удивительного небесного светила, которое назвали Эарендел, что на староанглийском значит "Утренняя звезда". Ее отделяют от нас миллиарды световых лет, вероятно, она давно погасла. Эарендел даже ближе к Большому взрыву, моменту Творения, чем наш Млечный Путь, но все еще видна смертным, потому что излучала ослепительный свет.
Такой была моя мать.
Вот почему я ее видел, ощущал ее присутствие - всегда, но особенно - в тот апрельский полдень в Фрогморе.
Я нес ее знамя, и в этот парк пришел потому, что хотел мира. Я хотел мира больше всего на свете. Я хотел мира ради своей семьи, и ради себя, но больше всего - ради нее.
Люди забыли, как настойчиво моя мать боролась за мир. Она много раз объехала вокруг земного шара, ходила по минным полям, обнимала больных СПИДом, утешала сирот войны - неизменно трудилась для того, чтобы принести где-то кому-то мир, и я знал, как отчаянно она хотела бы - нет, на самом деле хотела - чтобы между ее сыновьями, между нами двоими и папой был мир. Чтобы мир воцарился в семье.
Виндзоры долго находились в состоянии войны. Распри в наших рядах разгорались и затухали, это началось несколько веков назад, но тут - другой случай. Произошел полномасштабный разрыв на публике, и последствия его могли оказаться непоправимыми. Так что, хотя я приехал домой в такой спешке исключительно на похороны дедушки, меня попросили, пока я здесь, тайно встретиться со старшим братом Уиллом и отцом, чтобы обсудить положение дел.
Найти выход.
Но сейчас я еще раз посмотрел на свой телефон, потом окинул взглядом тропинку парка и подумал: "Наверное, они передумали и не придут".
Долю секунды я раздумывал, не отказаться ли от этой затеи: может быть, лучше в одиночестве прогуляться по парку или вернуться в дом, где мои кузены пьют и рассказывают истории о дедушке.
Но вот, наконец-то, я их увидел. Плечом к плечу приближались они ко мне, выглядели непреклонными, почти угрожающе. Хуже того - они, кажется, были абсолютно заодно. У меня душа ушла в пятки. Обычно они пререкались по тому или иному поводу, но теперь, по-видимому, между ними царило полное согласие, они объединились.
Я подумал: "Так, мы встретились для прогулки...или для дуэли?".
Я встал с деревянной скамейки, осторожно шагнул им навстречу и вымученно улыбнулся. Они не улыбнулись мне в ответ. Теперь мое сердце действительно бешено заколотилось. Я заставил себя дышать глубже.
Кроме страха я чувствовал что-то вроде гиперосознанности и невероятно острую уязвимость, которую ощущал в другие ключевые моменты своей жизни.
Когда шел за гробом матери.