Но, конечно, это невозможно.
Не хотелось поднимать шум.
27
Психолог, как оказалось, была знакома с Тигги. Поразительное совпадение. Как тесен мир. На другом сеансе мы говорили о Тигги, как она стала приёмной матерью мне и Вилли, как мы с Вилли часто превращали женщин в приёмных мам. Как часто они с готовностью играли эту роль.
С приёмными мамами я себя лучше чувствовал, я признал, и даже хуже, потому что я чувствовал себя виноватым. Чтобы подумала бы мамочка?
Мы говорили о вине.
Я упомянул мамин опыт с психотерапией, как я это понимал. Ей не помогло. Возможно, всё стало только хуже. Многие охотились на неё, эксплуатировали её, включая психологов.
Мы говорили о воспитании мамы, о том, как она может иногда переборщить с ролью матерью, а потом исчезнуть на время. Это был важный разговор, но и нелояльный.
Комплекс вины только усиливался.
Мы говорили о жизни внутри британского пузыря, внутри королевского пузыря. Пузырь внутри пузыря — невозможно описать это тому, кто на самом деле такого не испытывал. Люди просто не понимали: они слышат слово "королевский" или "принц" и теряют всякий здравый смысл. Ах, ты принц – значит у тебя нет проблем.
Они предположили... нет, их учили... что это сказка. Мы не люди.
Писательница, которой восхищались многие британцы, автор толстых исторических романов, которые получили литературные призы, написала эссе о моей семье, в котором она сказала, что мы просто... панды.
У нашей королевской семьи нет таких трудностей в размножении, как у панд, но панды и королевские особи одинаково дороги в сохранении и плохо адаптированы к любой современной среде. Но разве они не интересны? Разве на них неприятно смотреть?
Я никогда не забуду другого высокоуважаемого эссеиста, который написал в самом уважаемом литературном издании Британии, что "ранняя смерть матери избавила нас всех от скуки." (В том же эссе он употребил выражение "свидание Дианы с подземным переходом.") Но это сравнение с пандами всегда казалось мне одновременно проницательным и исключительно варварским. Мы правда живём в зоопарке, но будучи ещё и солдатом, я знал, что превращение людей в животных, в не-людей — это первый шаг в их уничтожении. Если даже знаменитый интеллектуал считает нас животными, на что надеяться людям с улицы?
Я рассказал психологу о том, как эта дегуманизация сказывалась на первой половине моей жизни. Но теперь, при дегуманизации Мег, было намного больше ненависти, больше злобного расизма. Я рассказал ей о том, что видел и слышал в последние месяцы. Я сел на диван, повернул голову, чтобы посмотреть, слушает ли она. Она сидела с открытым ртом. Пожизненная жительница Британии, она думала, что знает.
Она ничего не знала.
В конце сеанса я спросил её профессионального мнения:
То, что я чувствую... это нормально?
Она рассмеялась. А что вообще нормально?
Но она призналась, что одно было совершенно ясно: я оказался в очень необычных обстоятельствах.
Думаете, у меня склонность к зависимости?
Точнее, я хотел знать, если у меня есть зависимость, то куда я иду?
Трудно сказать. Гипотетически, вы знаете.
Она спросила, принимал ли я наркотики.
Да.
Я поделился с ней некоторыми дикими историями.
Ну, я удивляюсь, что ты не наркоман.
Если и было что-то, к чему у меня точно есть зависимость, так это пресса. Читая её, злясь на прочитанное, сказала она, я испытываю очевидные желания.
Я смеялся. Правда. Но пресса такое дерьмо.
Она посмеялась. Это точно.
28
Я ВСЕГДА ДУМАЛ, что КРЕССИДА сотворила чудо, открыв меня, высвободив подавленные эмоции. Но она только начала творить чудо, а теперь психолог довёл его до конца.
Всю свою жизнь я говорил, что не помню прошлое, не могу вспомнить маму, но я никогда никому не договаривал всего до конца. Моя память была мертва. Теперь, после нескольких месяцев терапии, память дёргалась, брыкалась, брызгала слюной.
Она ожила.
Иногда я открывал глаза и видел маму... стоящую передо мной.
Вернулись тысячи картинок, некоторые из них были настолько яркими, что походили на голограммы.
Я вспомнил утро в маминой квартире в Кенсингтонском дворце, как няня будила нас с Вилли и помогала спуститься в мамину спальню. Я вспомнил, что у неё была водяная кровать, и мы с Вилли прыгали на матрасе, кричали, смеялись, наши волосы стояли дыбом. Я вспомнил совместные завтраки: мама любила грейпфруты и личи, редко пила кофе или чай. Я вспомнил, что после завтрака у нас начинался рабочий день, мы сидели рядом во время её первых телефонных звонков, планировали ей деловые встречи.