Дело было не только в том, что я ничего не знал об истории своей семьи: я не хотел ничего знать.
Мне нравилась британская история в теории. Некоторые моменты казались мне интригующими. Я знал кое-что о подписании Великой хартии вольностей, например, в июне 1215 года в Раннимиде, но только потому, что однажды видел место, где это произошло, из окна папиной машины. Прямо у реки. Выглядело красиво. Идеальное место для установления мира, подумал я. А детальные подробности норманнского завоевания? Или тонкости спора между Генрихом VIII и Папой? Или различия между Первым и Вторым крестовыми походами?
Отстаньте!
Всё это достигло апогея в один прекрасный день, когда мистер Хьюз-Геймс говорил о
Чарльзе Эдуарде Стюарте или Карле III, как он себя называл. Претендент на престол. У мистера Хьюз-Геймса было твёрдое мнение об этом парне. Пока он делился им с нами, в горячей ярости я смотрел на карандаш и пытался не уснуть.
Внезапно мистер Хьюз-Геймс остановился и задал вопрос о жизни Чарльза. Ответ был несложным, если предварительно почитать. Но никто не знал ответа.
Уэльс, ты должен это знать.
Почему?
Потому что он твой родственник!
Смех.
Я опустил голову. Другие мальчики, конечно же, знали, что я член королевской семьи. Если они забудут хотя бы на полсекунды, мой вездесущий телохранитель (вооруженный) и полицейские в форме, разбросанные по территории, будут более чем счастливы напомнить им. Но зачем мистеру Хьюз-Геймсу было кричать об этом с крыш? Зачем было использовать это многозначительное слово — родственник? Семья объявила меня ничтожеством. Запасным. Я не жаловался, но зачем было мне об этом напоминать? Гораздо лучше, на мой взгляд, не думать о некоторых фактах, таких как главное правило королевских путешествий: папа и Уильям никогда не могут лететь одним рейсом, чтобы одновременно не погибли первый и второй в очереди на трон. Но всем было наплевать, с кем я путешествовал; Запасного можно не щадить. Я знал это, знал своё место, так зачем стараться изо всех сил его изучать? Зачем запоминать имена прошлых запасных? Какой в этом смысл?
Более того, зачем прослеживать моё генеалогическое древо, если все следы ведут к одной и той же отрубленной ветви — мамочке?
После занятий я подошел к столу мистера Хьюза-Геймса и попросил его больше так не делать.
Как не делать, Уэльс?
Не ставить меня в неловкое положение, сэр.
Его брови взлетели к линии роста волос, как испуганные птицы.
Я возразил, что было бы жестоко выделять любого другого мальчика так, как он меня, задавать любому другому учащемуся в Ладгроуве такие острые вопросы о его прапрапра…
Мистер Хьюз-Геймс фыркнул и засопел. Он понял, что переборщил.
Но он был упрям.
Это тебе полезно, Уэльс. Чем больше я буду к тебе обращаться, тем больше ты узнаешь.
Однако несколько дней спустя, в начале занятий, мистер Хьюз-Геймс предложил мир в стиле Великой хартии вольностей. Он подарил мне одну из тех деревянных линеек, на обеих сторонах которых были выгравированы имена всех британских монархов, начиная с Гарольда в 1066 году. (Линейки, понятно?) Королевская линия, дюйм за дюймом, вплоть до бабушки. Он сказал, что я могу держать её у себя на столе и пользоваться ей по мере необходимости. Блин, сказал я. Спасибо.
13
ПОЗДНО НОЧЬЮ ПОСЛЕ отбоя некоторые из нас выбирались и бродили по коридорам. Строгое нарушение правил, но я был одинок и скучал по дому, наверное, в тревоге и депрессии, и я не мог вынести того, что меня заперли в общежитии.
Был один учитель, который, когда бы ни ловил меня, устраивал мне нехилую взбучку — всегда экземпляром Новой английской Библии. Изданием в твёрдом переплете. Да уж, переплёт был действительно крепким. Когда меня впервые били ей, мне было стыдно за себя, учителя и Библию. Тем не менее на следующую ночь я снова нарушил правила. Если я не бродил по коридорам, то бродил по территории школы, обычно со своим лучшим другом Хеннерсом. Как и я, Хеннерса официально звали Генри, но я всегда звал его Хеннерс, а он меня — Хаз.
Худощавый, без мускулов, с волосами, постоянно торчащими дыбом, Хеннерс был душой компании. Всякий раз, когда он улыбался, люди таяли. (Он был единственным, кто упомянул мамочку после того, как она исчезла). Но эта очаровательная улыбка, этот нежный характер заставляли забыть, что Хеннерс может быть весьма непослушным.