Теперь он указал на меня, указал на мою винтовку. Пора.
Он откатился в сторону, давая мне пространство.
Он поднял бинокль. Я слышал его хриплое дыхание, когда медленно прицелился и нажал на спусковой крючок. Один резкий, оглушительный треск. Затем наступила тишина.
Мы встали, пошли вперёд. Когда мы добрались до оленя, я почувствовал облегчение. Его глаза уже были затуманены. Всегда было беспокойство, что ты просто нанесёшь рану, и бедное животное будет умирать в лесу, страдать в одиночестве ещё нескольких часов. Когда его глаза стали совсем мутными, Сэнди опустился перед ним на колени, достал сверкающий нож, выпустил кровь из шеи и вспорол брюхо. Он жестом велел мне опуститься на колени. Я опустился на колени.
Я думал, мы собирались помолиться.
Сэнди рявкнул на меня: Ближе!
Я наклонился ближе, достаточно близко, чтобы понюхать подмышки Сэнди. Он мягко положил руку на мою шею, и я подумал, что он собирается обнять меня, поздравить. Молодец, мальчик. Вместо этого он засунул мою голову внутрь туши.
Я попыталась отстраниться, но Сэнди толкнул меня глубже. Я был потрясён его безумной силой. И адскому запаху. Мой завтрак хотел выйти наружу. О, пожалуйста, о, пожалуйста, не дай мне блевануть прямо в тушу оленя. Через минуту я уже ничего не чувствовал, потому что не мог дышать. Нос и рот были полны крови, внутренностей и глубокого, неприятного тепла.
Что ж, подумал я, значит, это и есть смерть. Абсолютное кровоизлияние.
Я себе это не так представлял.
Я обмяк. Всем пока.
Сэнди вытащил меня оттуда.
Я наполнил лёгкие свежим утренним воздухом. Я начал вытирать лицо, с которого капало, но Сэнди схватила меня за руку. Нет, парень, нет.
Что?
Пусть она высохнет, парень! Дай ей высохнуть!
Мы связались по рации с солдатами в долине. Те послали лошадей. Пока мы ждали, мы приступили к работе, полностью разделали оленя — старое шотландское слово, обозначающее потрошение. Мы удалили желудок, разбросали остатки на склоне холма для ястребов и канюков, вырезали печень и сердце, отрезали пенис, осторожно, чтоб не перерезать уретру, которая обдала бы вас мочой — вонь, которая не пропала бы и после десяти горных ванн.
Прибыли лошади. Мы перекинули нашего оленя через белого жеребца, отправили его в кладовую, а затем плечом к плечу пошли обратно в замок.
Когда лицо высохло, а желудок успокоился, я почувствовал растущую гордость. Я был благодарен этому оленю, как меня и учили. Один выстрел, прямо в сердце. Помимо того, что мгновенное убийство было безболезненным, оно сохранило мясо. Если бы я просто ранил его или позволил ему мельком увидеть нас, его сердце забилось бы быстрее, кровь наполнилась бы адреналином, и стейки и филе были бы несъедобны. Эта кровь у меня на лице не содержала адреналина, что является заслугой моей меткости.
Я также был добр к природе. Управление их численностью означало спасение популяции оленей в целом, гарантируя, что у них будет достаточно пищи на зиму.
Наконец я был добр к обществу. Большой олень в кладовой означало много хорошего мяса для тех, кто жил в окрестностях Балморала.
Эти добродетели проповедовались мне с раннего возраста, но теперь я пережил их и чувствовал на своем лице. Я не был религиозен, но это “кровавое лицо” было для меня крещением. Па был глубоко религиозен, он молился каждую ночь, но сейчас, в этот момент, я тоже почувствовал близость к Богу. Если любишь природу, всегда говорил па, ты должен знать, когда оставить её в покое, а когда управлять ею, а управление означало выбраковку, а выбраковка означала убийство. Всё это было формой почитания.
В кладовой мы с Сэнди разделись и проверили друг друга на наличие клещей. Благородных оленей в тех лесах было хоть отбавляй. Как только клещ попадал тебе на ногу, он зарывался глубоко под кожу, часто заползая тебе на яйца. Одного бедного егеря недавно свалила болезнь Лайма.
Я запаниковал. Каждая веснушка выглядела как знак смерти. Это что, клещ? А это?
Нет, парень, нет!
Я оделся.
Повернувшись к Сэнди, чтобы попрощаться, я поблагодарил его за опыт. Мне хотелось пожать ему руку, обнять его. Но тихий голос внутри меня сказал:
Нет, парень. Нет.