Он немного помолчал и вдруг возбужденно заговорил. Но не об акварелях Маясова. А о себе, о своих картинах и этюдах — об их слабом месте: непроработанности рисунка. Он понял это, к сожалению, слишком поздно: после третьего провала на экзаменах. Несмотря на то, что по живописи и по композиции он получил четверки, слабость рисунка сказалась на итоговом балле.
Савелов заглянул в пачку и смял ее в кулаке: сигарет больше не было. Маясов подвинул ему свои. Закурив, Игорь продолжал:
— В общем с институтом не повезло… С той поры и гремлю! Из художников — в монтажники. Мало! Из монтажников — в ремонтники. Мало! Уцепился Андронов за мою контрактуру — в лаборанты сунул. Вкалывай, Савелов, на здоровье! Протирай колбы да пробирки, таскай из цеха в цех бумажки с анализами! Веселая работенка… — В голосе парня были гнев и горечь. — А я, товарищ майор, рисовать хочу! Мне краски по ночам снятся. Вы это понять можете?!.
Видя, что Савелов, попав на свое больное место, опять начинает горячиться, Владимир Петрович решил пока поговорить о другом. Он сказал, что его в определенном смысле интересуют отношения Игоря с актрисой Булавиной.
— Это мое личное дело, — сказал Савелов. — Любовь…
— Да, это вопрос деликатный, — согласился Маясов. — И все-таки я позволю себе спросить: всегда ли человек имеет моральное право на это чувство?
— Любовь выше всякого права, — усмехнулся Савелов.
— Ваша любовь?
— Наша с ней.
— Ну, а если существует любовь е г о с ней?
— Ирина не любит своего мужа.
— Вы в этом уверены?
— Я уверен только в том, что я ее люблю.
— Все остальное вас не интересует?
— В этом смысле — нет.
— И то, что их трое: муж, жена, сын, то есть целая семья — это вы тоже не принимаете в расчет?
— Расчет и любовь несовместимы.
— Но это же махровый эгоизм!
— По-моему, любовь всегда эгоистична.
— Чепуха! Настоящая любовь там, где человек готов на все ради другого человека.
— Могу вас уверить, товарищ майор, ради этой женщины я не остановился бы ни перед чем.
— А могли бы вы ради ее счастья с другим отказаться от нее?
— Это свыше моих сил.
— Но разве вы не способны взять себя в руки, если видите, что дело идет к развалу семьи Булавиной?
— Поступиться своей любовью? Нет, не хочу, — упрямо сказал Савелов. — Но я понимаю: так продолжаться не может. Надо наши отношения из тайных сделать явными или…
— Да, вам стоит над этим поразмыслить, — заключил Маясов.
И тут же подумал, что эта рекомендация едва ли будет правильно парнем воспринята. Может быть, вообще не стоило об этом говорить. В конце концов это его личное дело. Во всяком случае, оно вне компетенции органов госбезопасности.
Это, конечно, так, если допустить, что все нити дела существуют сами по себе, независимо одна от другой: честолюбивые замыслы юноши, крушение его жизненного идеала, нездоровые настроения, упаднические стихи, неудачная любовь. Но в том-то и сложность, что в действительности этой параллельности нет. Все сплелось в один клубок. Потяни за первую нить — зацепишь вторую. Оставь нетронутой третью — окажется незамеченной следующая, быть может, самая важная для распутывания всего клубка.
Маясов встал из-за стола, задумчиво походил по кабинету и, остановившись возле Савелова, сидевшего за приставным столиком, сказал:
— Вот вы, Игорь, переживаете, что вам не удалось поступить в художественный институт. А ведь бывает и так: человек поступает туда, учится год, другой, а потом сам подает заявление об отчислении?
— Почему?
— Желание стать художником — одно, а настоящий талант, без которого художника не бывает, — это другое.
— Старо как мир, товарищ майор.
— Да, истина не новая… И надо быть мужественным, чтобы посмотреть правде в глаза.
— Вы зря осторожничаете: мне как художнику приговор объявлен давно.
— Зачем же так: «приговор»? Старайтесь взглянуть на это проще.
— Это не просто, если вместо кисти приходится брать в руки метлу.
— Подметать улицы тоже кому-то нужно, — сказал Маясов. — А что касается творчества, то все зависит от самого человека. Можно быть художником за слесарными тисками и равнодушным ремесленником на сцене академического театра.
— Тоже верно, — Савелов тяжело вздохнул. — Только человеку не безразлично, где трудиться, чем заниматься.
— Разумеется. Свое место в жизни каждый должен настойчиво искать.
— Я так и делал.
— Не совсем. Вы хотели впрячь себя в такой воз, который вам явно не по силам. — Маясов чуть помедлил. — Вас предостерегают от худшего, а вы разыгрываете трагедию, впадаете в мировую скорбь.